Еще бы. Уж что-что, но это я знал наверняка. Жаль только, что не вникал в детали – ох как бы они мне сейчас пригодились, но ничего страшного. Карты есть, расклад к весне будет ясен, опять же тренировки по стрельбе… Одолеем.
Так и распределились мои дни после княжеского отъезда. До обеда я занимался с народом пищалями, перед самой трапезой с полчасика-час работал с бердышом – тут уже меня нещадно драли, а опосля русской послеполуденной фиесты упражнялся с остроносым на саблях.
«Покойником» я теперь больше пяти раз за урок не становился – предел. В основном же пропускал два-три удара, а не реже одного раза в неделю оставался чист. И остроносому от меня тоже доставалось. Случались дни, когда он становился «покойником» даже большее число раз, нежели я, потому что при всех своих многолетних практических навыках был Осьмушка, как бы поделикатнее выразиться, несколько туповат. Вот освоил он ряд основных приемов, и все – больше ему ничего не надо. Я же помимо его науки приглядывался еще и к другим ратникам, кто да как. У одного отмашку с вывертом подгляжу, у другого стойку – она тоже важна. У третьего удар обманный поставлен, да так хорошо получается, что, если не знать, обязательно на него клюнешь и раскроешься. Много чего подсмотрел.
К тому же остроносый утратил главное преимущество. Он ведь в большей степени брал скоростью, быстротой. Она-то не ослабла, но если мне все это поначалу было в новинку, то потом стало удаваться просчитать удары заранее и тем самым приобрести лишнюю секундочку, которой хватало на то, чтобы отбить очередную атаку.
И когда Осьмушка с презрительной улыбкой на лице заявил мне, что ему, дескать, прискучили детские игрища – счет в тот день был 3:1 в мою пользу, – я возражать не стал.
– И мне с тобой тоже надоело, – откровенно ответил я ему. – Вырос я из тебя, как из детской рубашонки. Будя.
График после этого был мною слегка подкорректирован. Самый длинный период – от завтрака до обеда – достался пищалям, потом, после полуденной дремы, забавлялся тем, что часик-полтора метал ножи и топорики в щит, который я закрепил на задней стене терема, а затем приходил кто-то из умельцев, и мы упражнялись на секирах.
Что же до пищалей, то тут я Воротынскому не лгал. Был у меня способ приохотить народ к огненному бою, был. Да такой, чтоб глаза от азарта горели, чтоб каждому эта стрельба стала в охотку. Тренировки и впрямь дело муторное – пуляй себе да пуляй. Ну попал нынче, так что? А завтра промах даст – замерзнет он, что ли, от этого?
Иное дело – игра. Оказаться среди всех первым – тут совсем другое. Так ведь мало того что ежедневно стали объявлять победителей, я ж еще и ввел для них знаки отличия – чемпиону дня, имя которого объявлялось перед строем, вручалась шапка лидера – яркого алого сукна да еще с меховой оторочкой понизу. За второе место тоже вручалась шапка, только синяя. За третье – зеленая. Перед следующими стрельбами они отбирались, а по окончании передавались новым победителям.
Помимо этого я еще ввел и денежные призы. Победитель ежедневно получал по серебряной новгородке. Кстати, я так ни разу и не услыхал, чтобы ее называли копейкой. Видать, не пришло еще ее время. Отличие от дешевой московки, разумеется, делали, но величали ее при этом все равно деньгой, только добавляли слово «копейная». Соответственно занятое каким-либо стрелком второе место ценилось вдвое дешевле – обычной московкой, или, как ее тут именовали, сабляницей. Цена третьего тоже уменьшалась вдвое – полушка. Казалось бы, призовые невелики, но если учесть, что вся годовая получка составляла у них пять рублей, то есть выходило чуть меньше трех московок в день, получался неплохой приварок.
К тому же у меня имелся и еще один подсчет очков – за неделю, то есть за седмицу. Система проста. Первое место – три очка, второе – два, третье – одно. По итогам шести дней – в воскресенье не стреляли, грех – подбивали общую сумму. Стал человек два раза победителем и один раз третьим – семь очков у него. Другой один раз выиграл, но еще три раза был вторым – ему девять. И так далее.
Кто впереди всех, тому носить алую шапку в воскресенье, да к ней вручался еще и алтын. А за три ежедневные победы кряду тоже алтын. Правда, в связи с острой конкуренцией его получили лишь два раза.
Потом, когда я подсчитал расходы, оказалось, что за два месяца я, истратив на призы меньше полутора рублей, поднял уровень стрельбы впятеро выше прежнего. А может, и вдесятеро – смотря с чем сравнивать. Во всяком случае, в «молоко» теперь не уходила ни одна пуля. Они, кстати, вместе с порохом обошлись мне гораздо дороже, нежели призы, но овчинка выделки стоила.
Заодно я их погонял и в скорости. Для этой цели не поленился и отыскал песочные часы. Между прочим, большая редкость. Тут вообще со стеклом проблемы, а с изделиями такого рода – тем паче. Но мне повезло в поисках.
Теперь палили строго по уговору, чтоб из времени, отпущенного на очередное заряжание, никто не вышел, а оно жесткое – всего две минуты. Это я говорю примерно, потому что точно сверить негде, так что замерял по собственному пульсу. И каждую неделю я потихоньку убавлял из часов песочек. Понемногу совсем, однако за месяц срезал где-то на полминуты. Но – укладывались.
Да и сама стрельба стала интереснее. По щитам долбить – удовольствия мало. А если на этом щите намалевать раскосого всадника, да еще верхом на коне? Глазенки узкие, рожа налита злобой, рот открыт в яростном крике, в одной окровавленной руке аркан, которым он тащит за собой русскую полонянку, в другой сабля наголо.
С картиной удалось управиться не сразу. Пока отыскал хорошего иконописца, пока растолковал ему суть дела, пока тот изобразил мне требуемое – лишь через месяц басурманин появился на стрельбище. Зато слышали бы вы разговоры после таких стрельб:
– Да я ныне поганому прямо конец шабли расщепил!
– А я аркан перебил! Почти.
– Не-э, то не в зачет. Княж Константин Юрьич яко рек? Токмо в грудину басурманину, дабы сдох, стервец, и боле на Русь не шастал – тогда знатно.
– А морду у коня отстрелить? Он же кубарем на землю, вот и поломает себе все кости.
– Зрил я, яко ты в морду угодил. Одну ноздрю и перешиб токмо. А лошаденки под ими злые. Она от того лишь фыркнет и дале поскачет. Опять же заводная есть. Не-э, ты в самую грудину ему влепи, чтоб он и вздохнуть опосля не мог, тады и шапка твоя.
– А по мне, так зеленая краше всех смотрится, – подавал голос бронзовый призер.
– То-то ты о позапрошлый день гоголем вышагивал, егда тебе алого сукна дали. Поди-тка и спать в ей лег, – подкалывали тут же.
– А ты что, Мокей, молчишь, – толкали в бок вице-чемпиона. – Нешто твоя синяя хужей зеленой?
