Тревелес подошел к зарешеченному окну и резко вдохнул свежий воздух, спасаясь от жуткого запаха смерти.
— Ну вот они дошли и до четвертого слова, написанного на той звезде, — «добродетель», — воскликнул он громко. Его подчиненные, стоявшие перед кельей, ничего не поняв, переглянулись. — Хотя на этот раз мы знали об их планах, они все-таки добились своего!
— Сеньор… С вами хочет поговорить настоятельница монастыря, — сказал один из подчиненных алькальда, осторожно коснувшись его плеча.
— Скажите ей, что мне сейчас не до разговоров. Или нет, лучше сами придумайте какую-нибудь отговорку. У меня в данный момент нет никакого желания кого-то утешать. Я сейчас отсюда уеду: здесь мне уже больше не на что смотреть. Возьмите показания у тех двоих глупых стражников. Пусть, по крайней мере, опишут нам внешность людей, которых они видели.
Тревелес вскочил на коня, ожидавшего его у входа в монастырь. Он был словно одержим одной мыслью и не мог думать ни о чем другом, кроме как о пятом луче пламенеющей звезды — том самом, который указывал на пятое слово — «красота».
«Кто же больше остальных соответствует понятию «красота» и при этом был каким-то образом причастен к уничтожению общества франкмасонов? — мысленно спрашивал он сам себя. — Королева? А может, Мария Эмилия? Или же…»
Он поехал прочь, напряженно пытаясь найти ответ на мучивший его вопрос. Он отъехал от монастыря на несколько кварталов, когда его вдруг осенило. Он пришпорил лошадь и стремительно поскакал вперед. Его мысли сконцентрировались на Фаустине, графине де Бенавенте. Еще бы, она ведь считалась самой красивой женщиной Мадрида и при этом была всем известной сторонницей маркиза де ла Энсенады, который и подготовил указ о запрещении масонства.
Резиденция графа и графини де Бенавенте
Мадрид. 1751 год
21 сентября
Маркиз де ла Энсенада с удовольствием принял от своих друзей графа и графини де Бенавенте приглашение пообедать в ближайшую субботу в их резиденции. Его обрадовало и то, что на этот обед также приглашены Мария Эмилия Сальвадорес и ее поклонник алькальд королевского двора Хоакин Тревелес.
Всем этим людям маркиз мог доверять, а тех, кто вызывал его доверие, было не так уж много. Потому сейчас, когда ему приходилось сталкиваться с беспрецедентными трудностями, работая в правительстве, он предвкушал возможность насладиться простым человеческим общением и — пусть даже и ненадолго — позабыть о государственных делах.
Кроме того, ему уже доложили о том, что Беатрис потеряла ребенка, которого должна была родить от своего — ныне покойного — мужа герцога де Льянеса, а маркиз до сих пор не удосужился лично выразить приемным родителям Беатрис свои соболезнования.
Дон Сенон де Сомодевилья, однако, не знал, что подлинным инициатором обеда у графа был алькальд Тревелес. После убийства монахини-францисканки он подговорил Фаустину организовать это мероприятие, надеясь, что у него будет возможность затронуть в разговоре кое-какие вопросы, ответ на которые мог дать, по-видимому, только де ла Энсенада. Такое обсуждение могло сыграть решающую роль в окончательном раскрытии расследуемых убийств — совершенных, как был уже уверен Тревелес, не без участия масонов.
Ему, конечно, не хотелось запугивать Фаустину, сообщив ей о своих предположениях о том, что следующей жертвой обезумевших убийц могла стать именно она, но он все же приказал усилить охрану ее резиденции, а также принял и кое-какие другие меры.
Мария Эмилия и Хоакин приехали намного раньше де ла Энсенады. Они стали ждать его в компании графа и графини де Бенавенте. Фаустина всеми силами старалась не показывать подавленности, вызванной у нее обрушившимся на Беатрис новым несчастьем, в результате которого Фаустина потеряла будущего внука.
Хотя по лицу Фаустины было видно, как сильно она страдала, это почти не сказалось на ее необычайной красоте.
Держа в руке изящный бокал, граф де Бенавенте разглагольствовал о хересе и о том, что это вино получает все большее признание на Британских островах, куда его начали экспортировать несколько лет назад. Однако присутствующие почти не слушали графа — вопреки его настойчивым усилиям изобразить безмятежность, когда ее и в помине не было.
Тревелес вяло участвовал в разговоре, время от времени произнося какие-то малозначительные фразы, однако думал он совсем не о хересе и вообще не об этом обеде, а о предстоящей неприятной встрече с Раваго и о назначенном на сегодняшний вечер свидании в английском посольстве с Кэтрин.
Хоакин уже два дня терзался сомнениями, мучительно размышляя о своих не совсем приемлемых отношениях с супругой английского посла, об обещании, данном англичанке выудить, общаясь с де ла Энсенадой, секретную информацию и об угрызениях совести, которые он испытывал от осознания того, что предает и Марию Эмилию, и де ла Энсенаду. Они-то, по всей видимости, ему полностью доверяли.
Хотя он считал главным виновником своих злоключений королевского исповедника Раваго, ему то и дело приходила в голову мысль, что он оказался в этой дурацкой ситуации прежде всего из-за своего мягкосердечия. В иерархии его моральных ценностей — в последнее время поддавшейся ревизии — на первом месте уже не стояла ни преданность близким людям, ни добропорядочность, ни бескорыстная любовь. Все это отошло на второй план, уступив место одному, ставшему теперь главным, моральному долгу. Он обязан был найти и арестовать убийц. И если ради этого ему придется прибегнуть к не совсем законным действиям, к нечистоплотным махинациям и совершать прочие предосудительные поступки, это казалось ему вполне допустимым при условии, что все эти поступки, махинации и действия помогут ему достичь поставленной цели. Именно поэтому Тревелес замышлял узнать от де ла Энсенады во время предстоящего застолья какую-нибудь секретную и затрагивающую интересы Англии информацию, которая могла быть интересной для Бенджамина Кина.
— Прошу вас меня извинить: приехал его превосходительство маркиз де ла Энсенада.
От этого сообщения мажордома у всех присутствующих сразу же переменилось настроение: они на время позабыли о своих печалях и горестях, чтобы как можно более радушно встретить дона Сенона де Сомодевилью.
— Пригласите его сюда, — повелительным тоном хозяина дома распорядился Франсиско де Борха Алонсо Пиментель, граф де Бенавенте.
Де Сомодевилья решительно вошел в комнату, готовясь выразить графу и графине де Бенавенте свои соболезнования.
— Я очень сожалею по поводу случившегося. — Он поцеловал руку графине и затем крепко пожал руку ее мужу. — Мне искренне жаль бедняжку Беатрис — сколько мы ее знаем, на нее все время обрушиваются несчастья.
