До вечера он просидел на скамейке в парке, выбрав самый глухой уголок. С тех пор как Глеб попал в Геную, он жил под опекой графа и ни в чем не нуждался. У него был открыт счет в Английском банке. Теперь деньги перестанут поступать на этот счет, придется самому зарабатывать себе на жизнь. «Я собственноручно подрубил сук, на котором сидел», — усмехнулся он. Будущее представлялось ему неясным, и в нем не было места даже для мечты о Майтрейи. Конечно, можно стать приживалом у богатой кузины, устроиться поближе к ее воспитаннице… Нет, он не падет так низко. Его отец, князь Белозерский, когда-то ограбил Елену, лишив ее наследства, имени и титула. «Уж лучше умереть в сточной канаве, чем просить о чем-то кузину, перед которой Белозерские и так в долгу!» — решил он.
Глеб поднялся со скамьи, когда начало смеркаться. Посмотрел на часы. Бал уже был в разгаре. Он поспешил во дворец, но, завидев освещенные окна и тени кружащихся пар, замедлил шаг: «Зачем я иду?» Однако ноги сами несли. «Зачем? А то тебе неизвестно, — передразнивал он себя. — Да затем, чтобы увидеть Майтрейи хотя бы еще раз. Последний раз!»
Войдя в зал, молодой человек сначала растерялся. В Париже он был вхож в салоны, но ему не приходилось бывать на балах высшего света. Его ослепило огромное количество свечей, музыка оркестра показалась навязчиво оглушающей. Первые минуты он пребывал в оцепенении, но вдруг увидел Каталину, а рядом с ней Бенкендорфа.
«Господи, что же это такое?! — воскликнул он в сердцах. — Я ведь им передал все сведения о графе, только чтобы они ее не трогали!»
Глеб стоял как вкопанный. До него начал доходить смысл происходящего. «Неужели они заинтересовались Каталиной только потому, что узнали, кто она на самом деле? Я наболтал лишнего, прямо как Борисушка в детстве! И последствия моей болтовни могут быть самыми непредсказуемыми. Боже мой! Какой же я идиот!» — терзал он себя. Главный удар его ждал впереди. Бенкендорф взял Каталину за руку и повел ее в каре. Заиграла музыка. Глеб увидел брата, и рядом с ним Майтрейи. Пара была очаровательна, вокруг, казалось, только и говорили об индийской принцессе и драгунском офицере. Борис смотрел на девушку с такой нежностью, что невозможно было ошибиться в его чувствах. Майтрейи танцевала, опустив глаза, изредка бросая на кавалера быстрые, робкие взгляды.
«Борис! — Глеб схватился за колонну, чтобы не упасть. — Откуда ты взялся на мою голову?!»
Старшему брату всегда везло. Ему доставалось самое лучшее: игрушки, лакомства, учителя. Отец его с детства баловал, а Глеба ненавидел и даже пытался отправить на тот свет. И вот теперь брат непостижимым образом оказался рядом с Майтрейи. Занял его место.
«Как мне тягаться с ним! Он красив, как греческий бог, бравый офицер и к тому же поэт… — Глебу не хватало воздуха. — Он делает карьеру, у него громкий титул, наконец, он единственный наследник огромного состояния. А кто я? Докторишка, заигравшийся в шпиона».
Выглянув из-за колонны, он увидел, что четырехугольник, в котором танцевали Борис и Майтрейи, распался. Оценив ситуацию, он понял, что во всем виновата Каталина, сбежавшая от шефа жандармов.
«Надо бы пойти за ней», — сказал себе Глеб, но не двинулся с места, не в силах покинуть свой наблюдательный пост. Майтрейи подвела Бориса к виконтессе, и тот поцеловал кузине руку. Елена доброжелательно смотрела на старшего, любимого сына своего заклятого врага.
«Борис придется ей по душе, — рассуждал Глеб, находя извращенное удовольствие в том, чтобы растравлять свою рану. — Ведь он совсем не похож на отца, в отличие от меня…» Внезапно в нем пробудился другой голос, бесстрастный и рассудительный: «Что ты скулишь, как отравленный пес? Ты уж не маленький мальчик! Сколько можно прятаться в тени, боясь показаться на солнце? Подойди к ним! Обними брата. Пригласи Майтрейи на танец!» — «Нет-нет! — сопротивлялся Глеб этим здравым советам. — Я не стану бороться с братом! Он влюблен. Впервые, может быть, после смерти Лизы. Кто рожден для счастья, тот пусть и будет счастлив, наконец. Я привык довольствоваться малым…»
Снова грянул оркестр, и снова Борис пригласил на танец Майтрейи. Девушка, казалось, была в упоении от своего нового знакомца. Ее пунцовые губы горели, тяжелые шелковые ресницы бурно трепетали над опущенными глазами. Разгорячили ли ее кровь танцы или рождающееся чувство? Глеб не пожелал гадать. Он оторвался от колонны и быстрым шагом, почти бегом, покинул зал и дворец.
…Доктор ворвался в дом, решив все к этому моменту окончательно. Собрать саквояж и бежать куда глаза глядят, подальше от всех этих обольяниновых, савельевых, бенкендорфов, в чьи игры он так долго играл, забыв о своем истинном призвании. Бедняга Жескар был его единственным пациентом за последние месяцы. Он сумел спасти ему жизнь, выиграл у смерти эту почти безнадежную партию. Множество людей нуждаются в его помощи, а он тратит время на стоны, вздохи, мечты о том, о чем ему и думать-то не подобает. «Докторам бы стоило принимать целибат, как католическим священникам! — раздраженно думал он, пинком открывая дверь за дверью. — Толку бы было больше, ей-ей!»
Слуги уже легли. Лишь старая Марселина с крохотным огарком свечи в кулаке выползла из кухни, давясь бурной зевотой.
— Синьора у себя? — отрывисто спросил Глеб.
— Госпожа? Да разве она бы так рано вернулась? — удивилась старуха, открыв один глаз.
Он вспомнил: когда подходил к дому, свет в комнате Каталины не горел. Глеб мельком осмотрел пустую столовую и гостиную. «До сих пор не вернулась! Что ей такого наговорил этот Бенкендорф?» В душе он чувствовал за собой вину. Не стоило откровенничать с Савельевым. С такими людьми лучше держать рот на замке.
Он быстро обошел весь дом. Каталины не было нигде.
— Вот ведь притча! — с тревогой заключил он. — Где же ее носит?! Мне надо сказать ей два слова…
Марселина, повсюду тащившаяся за ним, освещая путь свечным огарком, наконец открыла и второй глаз, пробормотав:
— Шли бы вы, мсье, спать. Когда синьора вернется, я уж вас извещу.
Глеб отнял у нее огарок и, взяв с консоли подсвечник в три свечи, зажег его.
— Не терпится, так отправляйся, спи! — строго приказал он старухе. — Мне не указывай.
Служанка с удовольствием ретировалась.
Войдя к себе в комнату, он прошел к столу и поставил на него подсвечник. Неопаленные свечи к тому моменту ярко разгорелись, и молодому человеку немедленно бросилась в глаза бутылка с ядом, стоявшая на углу стола. Утром он оставил ее на прикроватной тумбочке, чтобы показать пьяному графу отраву, а после забыл прибрать. Сейчас бутылка была открыта. Поднеся ее к свету, доктор с содроганием убедился, что она на треть опорожнена.
