Сергей Минцлов - Клад

— Стало быть, конец! Прощай, наше Лунево!…

— Да, навсегда расстанемся с ним скоро…

Разговор этот шел в уединенной комнате большого помещичьего дома, выходившей окнами в старый, запущенный сад; среди нее стоял бильярд. Разговаривавшие лежали на двух диванах, сходившихся под углом у стен.

Роман, темно-русый юноша лет пятнадцати, с вихрастыми волосами и крупными, резкими чертами лица, обличавшими твердый характер и положительный ум, лежал, закинув руки за голову, и упорно глядел на выступ изразцовой печи. На нем была холщовая кадетская рубашка с красными погонами и такой же кушак. Последние слова брата больно задели Романа… Он стиснул зубы и не ответил ни слова.

— Интересно бы узнать точную цифру долга? — продолжал одетый в серую куртку гимназист лет четырнадцати, начавший разговор. Подвижное, сухощавое лицо его было выразительно и красиво; в черных бойких глазах светился задор. Звали его Александром. Прибавим, что в противоположность тяжеловесному и угрюмому на вид Роману, Александр был поклонником всего красивого и изящного и потому очень заботился всегда о своей наружности.

— Очень интересно!… — буркнул Роман. — Имение продают с молотка, а за сколько — все равно!

— Ну, положим!… Зная величину долга, можно бы устроить комбинации какие-нибудь: занять или продать часть земли.

— Все перепробовал отец!

— А теперь, не говорила мама, куда он поскакал с ночным поездом?

— В город!… Денег искать, да у кого? Кто даст, когда объявлено, что имение к аукциону назначено?!

Наступило молчание.

— Как бы нам помочь, Роман? — начал опять гимназист. — Так бы хотелось!… Ломаю, ломаю голову — и все не могу придумать. Вдруг бы войти к маме и — на, вот тебе, мама, полный мешок с золотом! Или бы 200.000 выиграть…

— А билет у тебя есть?

— Билета-то нет…

Разговор опять оборвался. Александр, который долго не мог пробыть в спокойном состоянии, вскочил с дивана и, небрежно засунув руки в карманы, заходил по комнате.

— Нет, как бы помочь, как бы помочь, Роман? Каждый ведь куст луневский дорог; родное оно нам — и вдруг все отберут чужие, купцы какие-нибудь! Сад вырубят, — для них это первое дело! А на его месте салотопенный завод откроют. Жалко Лунева!

— Отца мне жалко. Болтаешь все зря: как мы поможем? Где они, деньги, у нас?

— Надо добыть!

— Как?

Александр не дал ответа. Братья скоро разошлись по пустынным комнатам.

Подобные разговоры не раз происходили между ними Настроение в доме царило гнетущее. Отца их, владевшего довольно большим состоянием, вовлекли в спекуляции, и он очутился вдруг накануне полного разорения. Мать, полубольная женщина, слегла окончательно. Для сокращения расходов вынуждены были отпустить гувернантку единственной дочери Зины. В доме как будто лежал умирающий: все ходили на цыпочках, говорили шепотом. Только третий сын, самый младший в семье, весной перешедший из приготовительного в первый класс гимназии, шумел и беззаботно носился по лестницам угрюмого дома, наполняя его смехом и гамом. Нравоучения Александра о неприличии такого поведения не помогали: Юра проникался ими на миг, но скоро забывал и снова летел с радостными криками по двору или комнатам.

После описанного выше разговора, за целый день старшие братья не обмолвились друг с другом ни словом; правда, Александр попытался было начать еще раз беседу с Романом, но, увидав, после долгих поисков, что тот насупясь сидит в конце самой глухой аллеи, не решился подойти к нему и направился к сестре, на террасу дома.

Зина, увлекающаяся и заразительно веселая прежде, с уходом гувернантки резко изменилась. Она вдруг поняла всю величину грозившего им несчастья, и смех и беззаботный говор ее стихли. Даже хорошенькое продолговатое личико ее, обрамленное чуть вьющимися темно-русыми волосами, вытянулось и похудело. Большие синие глаза приобрели вопросительно-испуганное выражение. Услыхав чьи-то быстрые шаги, Зина положила на колени книгу и подняла глаза.

— Идея! — заговорил Александр, взойдя на террасу и останавливаясь в излюбленной им небрежной позе перед сестрой. — Иванова ночь, кажется, дней через 7 будет?

— Да, через неделю… а что?

— Я, конечно, глупостям разным не верю… — продолжал Александр с озабоченным видом, — но отчего бы и не попробовать, раз дела наши обстоят так скверно? Как это только мне раньше в голову не пришло!

— Да что, Саша?

— То, что не пойти ли в Иванову ночь поискать цветок папоротника: говорят, в эту ночь он приобретает чудодейственную силу. Конечно, может быть, это и сказки, но ведь достоверно известно, что все растения приобретают разные свойства, в свои сроки… Может, и действительно, у папоротника является странная сила? Отчего не попытать счастья?

— Конечно, отчего же?… — поспешно отозвалась жадно слушавшая любимица всей семьи, Зина; Саша был для нее чем-то вроде оракула. — Только это страшно одному: ты поговори с Романом!

— С Романом я говорить не стану!

— Отчего, Саша?

— Оттого, что все равно из этого никакого толку не выйдет. Он скажет, что все это глупости. Если бы можно было уговорить его!…

— Ты объясни, как это важно. Ты так хорошо умеешь говорить!

— Что ж, что я умею говорить! Объяснить можно только тому, кто будет тоже говорить с тобой; а ведь он, по своему корпусному обычаю, ответит: «дурак» и на этом и кончит.

— Хочешь, я скажу ему?

— Ну, он вместо дурака «дура» скажет, — только и будет разницы!… Нет, эту затею бросить надо!… — добавил после раздумья Александр. — Роман не пойдет… Другое что-нибудь надо выдумать!

И Александр ушел размышлять в аллею, соприкасавшуюся, впрочем, с излюбленными им клубничными грядками, часто помогавшими ему развеивать меланхолию.

Отца ждали к ужину, но он не приехал; это служило плохим знаком, и расположение духа всех омрачилось еще более.

Молча прошли мальчики в свою комнату, молча разделись и улеглись по постелям. Юра звонко начал было рассказывать, какого огромного окуня вытащил он утром на удочку; но Роман буркнул на него, и Юра нырнул в постель, завернулся с головой в одеяло и через минуту уже спал сладким сном.

Роман долго слышал, как Александр возился на своей постели. Наконец, Александр тихо окликнул его:

— Роман!

Роман промолчал.

— Роман! — повторил Александр и, не слыша опять ответа, тяжело вздохнул и замолк.