Жюль Верн - Матиас Шандор

Триест, столица Иллирии, распадается на два совсем непохожих города: богатый новый город – Терезиенштадт, с прямыми, широкими улицами, на берегу залива, где с давних пор обосновался человек, и бедный старый город, построенный кое-как, зажатый между широкой улицей Корсо, отделяющей его от нового города, и склонами невысокой горы Карст, вершину которой украшает старинная крепость.

Триестский порт защищён молом Сан-Карло, возле которого стоят на якоре преимущественно торговые суда. Здесь околачивается множество бродяг, не имеющих ни кола ни двора, одетых в драные штаны, жилеты и куртки, не нуждающиеся ни в каких карманах, ибо у их владельцев никогда не было и, вероятно, никогда не будет, чем их наполнить; порой эти оборванцы собираются в довольно многочисленные шайки, наводящие страх на местных жителей.

В этот день, 18 мая 1867 года, среди множества бродяг можно было заметить двух человек, одетых немного лучше других. Однако их тоже вряд ли когда-либо обременяло излишнее количество флоринов или крейцеров, для этого им должно было бы улыбнуться счастье. И, право, эти двое готовы были на все, лишь бы заставить его улыбнуться!

Один из них, по имени Саркани, говорил, что родился в Триполитании. Другой – Зироне – был выходцем из Сицилии. Спутники раз десять прошлись по молу туда и обратно и, наконец, остановились на самом его конце. Они пристально смотрели на запад в морскую даль, как будто ждали, что там появится судно, везущее им богатство!

– Который час? – опросил Зироне по-итальянски; его спутник так же свободно владел этим языком, как и другими наречиями, распространёнными на берегах Средиземного моря.

Саркани не ответил.

– Ах я дурак! – воскликнул сицилиец. – Ведь теперь как раз тот час, когда человеку хочется есть, особенно если он забыл позавтракать!

В этой части Австро-Венгерского государства люди австрийского, итальянского и славянского происхождения так перемешались, что дружба двух иностранцев, которые были несомненно чужаками в этом городе, не могла никому показаться странной. К тому же, если их карманы и были пусты, никто не мог об этом догадаться, так важно они расхаживали в своих длинных коричневых плащах.

Младший из них, Саркани, был стройный молодой человек среднего роста, с изящными манерами, лет двадцати пяти. Его звали Саркани – и всё. Иного имени он не имел. Вероятно, он даже не был крещён, так как, по-видимому, родился в Африке – в Триполи или Тунисе; но хотя у него и была смуглая кожа, правильные черты лица скорее указывали на арабское, чем на негритянское происхождение.

Вряд ли когда-либо встречалась на свете более обманчивая внешность! Только очень проницательный наблюдатель мог бы разгадать, какое глубокое коварство таится в этом красивом лице с большими чёрными глазами, тонким носом и хорошо очерченным ртом, опушённым тёмными усиками. Пожалуй, никто бы не разглядел в этих бесстрастных чертах тайной ненависти и презрения, свидетельствующих о постоянных злоумышлениях против общества. Хотя физиономисты утверждают (и в большинстве случаев справедливо), что всякий обманщик, несмотря на всю свою ловкость, когда-нибудь да выдаст себя, Саркани был несомненно исключением из этого правила. Глядя на него, никто не заподозрил бы, ни кто он такой, ни кем он был раньше. Он не вызывал того невольного отвращения, какое возбуждают в нас мошенники и воры. Тем он был опаснее.

Как прошли детские годы Саркани? Этого никто не знал. Вероятно, он был совсем заброшенным ребёнком. Кто и как его воспитывал? В какой дыре ютился он первые годы своей жизни в Триполитании? Чьи заботы оградили мальчика от многочисленных опасностей, подстерегавших его в этой дикой стране? По правде сказать, на эти вопросы никто не мог бы ответить, вероятно, даже он сам, – родился он по воле случая, рос по воле случая и был обречён жить по воле случая! Однако за время своей юности он кое-чему научился, вернее, приобрёл практические навыки, так как ему с ранних лет пришлось колесить по свету, встречаться со всевозможными людьми, пускаться на всякие уловки, чтобы не умереть с голоду. И вот, по прихоти судьбы, несколько лет тому назад он вошёл в сношения с одним из самых богатых домов Триеста – с домом банкира Силаев Торонталя, имя которого неразрывно связано с нашим рассказом.

Спутник Саркани – итальянец Зироне – был из тех людей без стыда и совести, которые всегда готовы участвовать в грязном деле или оказать любую услугу тому, кто хорошо заплатит, и тут же перейти на сторону того, кто заплатит ещё лучше. Этому выходцу из Сицилии было лет тридцать; ему ничего не стоило подстрекнуть человека на злое дело или послушаться дурного совета и с охотой привести его в исполнение. Где он родился? Быть может, он бы и ответил, если бы только знал сам. Во всяком случае, он неохотно сообщал, где живёт, даже когда у него и было жилье. Скитаясь по Сицилии, он случайно встретился с Саркани. С тех пор они вместе бродили по свету, стараясь правдами или неправдами набить себе карманы. Зироне, рослый, бородатый детина, с очень смуглым лицом и чёрными, как смоль, волосами, был человеком себе на уме; его врождённую хитрость выдавали всегда прищуренные глаза и манера лукаво покачивать головой, Своё коварство он пытался спрятать под напускной болтливостью. Впрочем, он обладал скорее весёлым нравом и был настолько же развязен, насколько его молодой спутник сдержан и молчалив.

На этот раз Зироне болтал меньше, чем всегда. Видно, его тревожила мысль об обеде. Накануне, когда Саркани сел за карты в каком-то грязном притоне, удача окончательно отвернулась от них, и они оказались совсем на мели. Теперь оба не знали, за что взяться. Они могли надеяться только на счастливый случай, а так как этот покровитель босяков не спешил им навстречу на молу Сан-Карло, то они решили сами поискать его на улицах нового города.

Там, на проспектах и площадях, на набережных и бульварах, в порту и прилегающих к нему кварталах, на берегах большого канала, пересекающего Триест, толпятся, снуют туда-сюда, спешат, суетятся, бегут, по своим делам обитатели этого города, насчитывающего семьдесят тысяч жителей итальянского происхождения, и их венецианский говор смешивается с многоязычным говором моряков, купцов, чиновников и разных должностных лиц, которые вносят в этот разноголосый концерт звуки немецкого, английского, французского и славянских языков.

Но как ни богат новый город, не следует думать, что все встречные и поперечные на его улицах непременно люди состоятельные. Нет! Даже самые зажиточные из его жителей не могут тягаться с английскими, армянскими, греческими и еврейскими купцами, занимающими самое высокое положение в Триесте и чьи роскошные дома ничуть не уступают лучшим домам австро-венгерской столицы. Но, помимо них, сколько несчастных бедняков с утра до вечера бродят по богатым торговым улицам, мимо запертых, подобно несгораемым шкафам, высоких зданий, где заключают всевозможные торговые сделки многие дельцы, съехавшиеся в этот порт, так удачно расположенный в самом сердце Адриатики! Сколько оборванцев, которым не пришлось позавтракать и вряд ли удастся пообедать, толпятся вокруг причалов, где с судов, принадлежащих самой могущественной в Европе мореходной компании "Австрийский Ллойд", выгружают несметные богатства, привезённые со всех концов света! Сколько жалких бродяг, каких мы видим сотни в Лондоне, Ливерпуле, Марселе, Гавре, Антверпене, Ливорно, сталкиваются здесь с богатыми судовладельцами, бродя возле складов, куда им вход воспрещён, возле Биржи, двери которой для них всегда заперты, у входа в Тергестеум, где «Ллойд» разместил свои конторы и приёмные и где он ведёт свои дела в полном согласии с Торговой палатой.