Джура поднял автомат и четко произнес:
— Теперь ты заплатишь за все!
Ее лицо ничего не выражало — это неправда, что в трагические, вдруг внезапно наступившие минуты лица человеческие искажаются болью, ненавистью, страхом. Она слишком долго готовилась к этому, не один раз все продумала и взвесила, чтобы теперь ее лицо выражало что-нибудь, кроме усталости.
— Стреляй, — сказала она.
Боль и страх приходят к тем, кто слаб. Вспышка ненависти, даже самая яркая, ослепляющая, — слишком большая роскошь для нее, она не могла позволить себе этого. Работа не закончена. Пост не сдан. Голубеет сиреневое небо, оно еще не опрокинулось, ветка орешника касается лица, кожа не потеряла способности чувствовать, громыхают впереди пулеметные очереди, бой не закончился. Бой идет!
— Стреляй, — повторила она.
Дуло автомата тупо взглянуло в лицо, она видела, как палец лег на спусковой крючок, и удивилась: треск очереди она не должна была бы услышать…
ИЗ ПИСЬМА, ОТПРАВЛЕННОГО ПО МНОГИМ АДРЕСАМ«…Уважаемые товарищи! Вам пишет шофер из села Зеленый Гай Остап Нечипорук с большой просьбой. Вот уже много лет я разыскиваю человека, спасшего меня от верной смерти. Было это в 1946 году, когда я находился в националистической банде Стася Стафийчука, где я встретился с девушкой, бывшей учительницей Марией Григорьевной Шевчук. Она сделала для меня лично очень много. Я вырос сиротой, батрачонком, моя единственная сестра погибла от рук катив[1], а Мария Григорьевна стала мне старшей сестрой и помогла как бы заново на свет родиться. Это я описываю для того, чтобы вы знали, что это был за человек. Люди из нашего села говорят, будто ее убили, только я этому не поверю и верить не буду, пока сам не увижу ее могилу. Для таких, как Мария, вражьи пули еще не отлиты и ножи не загартовани[2].
Слал я запросы по многим организациям и адресам, писал в газеты и даже по радио выступал, но проку никакого из этого не получилось. Никто не знает, где Мария Григорьевна сейчас проживает, и про ее долю тоже ничего не знают. Только один раз мне отписали, будто живет и работает она во Львовской области, а также приложили адрес. Я собрался и выехал по этому адресу, и правда, встретил Марию Шевчук, учительшу, но это оказалась совсем другая Мария Григорьевна.
Сообщаю вам то, что я знаю про М. Г. Шевчук: ей в 1946 году было примерно двадцать два года, работала сначала она в селе Зеленый Гай, потом была в банде Стафийчука. Последний раз я видел ее во время облавы на банду. Прошло двадцать лет, а я помню дуже добре, как Мария сказала тогда: «Стреляй!..»
Секретарь райкома комсомола возвратилась с облавы к утру. Задержалась у порога райкомовского домика, щепкой сняла налипшую на сапоги грязь. Вошла в кабинет, поставила у кушетки — чтобы был под рукой автомат. Письменный стол, старенькое кресло, этажерка с книгами, сейф — вот и вся обстановка.
Девушка присела в кресло, опустила голову на руки, задумалась. Надо было бы спять сапоги, сбросить пропитанную лесной росой брезентовую куртку, но тело сковала усталость. Еще рано, около восьми, и она могла позволить себе забыться — просто сидеть и ни о чем не думать, опустив голову на руки.
Хрипловато задребезжал телефон.
— Да, — сказала она в трубку. — В восемь буду у вас.
…Вчера тоже все началось со звонка. Она проводила совещание секретарей комсомольских организаций, когда начальник милиции сообщил, что ночью организуется облава и он надеется на помощь комсомольцев.
— Конечно, — ответила секретарь, — у меня сейчас совещание. Сразу и предупрежу… — И громко, так чтобы провода донесли ее слова до собеседника, спросила у ребят:
— Пойдем, хлопцы?
— Конечно!..
— Как не пойти!..
— Слышите? — сказала в трубку. — Комсомольцы готовы.
Пока уточняли время и место сбора, ребята возбужденно перешептывались. Они привыкли к внезапным тревогам, и все-таки каждый раз их охватывало тревожное беспокойство ожидания. Ведь им было по семнадцать-восемнадцать, и разве не с ними на прошлом собрании сидел Юрко Перепелица, а потом принесли Юрка из лесу на плащ-палатке…
Секретарь, когда закрывала в сейф пробитый бандитской пулей комсомольский билет Юрка, не выдержала, разрыдалась — и никак не могла налить воду из графина: струйка не попадала в стакан.
Комсомольцы, видевшие ее всегда деловитой и собранной, отворачивались, на цыпочках выходили из кабинета.
Кого недосчитаются после сегодняшней облавы?
…Ночью милиция, районные активисты, мужики из окрестных сел обложили лес. Надеялись захватить врасплох. Не удалось. Кто-то предупредил бандитов. Хоть и слабые, невидимые, а тянулись ниточки из районного центра в лес.
Бандеровцы организовали засаду. И неожиданно ударили из автоматов по участникам облавы, когда те еще не развернулись в боевую цепь и шли плотной колонной. Бой только начинался, а уже несколько человек было убито. Но автоматные очереди не вызвали панику: на облаву шли обстрелянные, хорошо знающие и лес и лесные порядки люди. Многие из них еще не успели после войны сменить гимнастерки на штатские пиджаки — партия послала их работать в западные области Украины, и, закончив войну с фашистами, они сразу же ушли в бой с фашистскими последышами.
Участники облавы растянулись в кольцо, охватывая чащу, в которой засели бандиты. Связной передал секретарю приказ командира: зайти с ребятами в тыл банде — отрезать пути отхода.
— Хлопцы, кто знает эти места? — спросила она у своих.
— Я знаю, — отозвался Павло Маркуша, секретарь сосновских комсомольцев; он был в войну партизанским разведчиком.
Павло повел группу глубоким оврагом — нависли над головами кусты черемухи, дикой сирени, влажно пружинила под ногами земля. В стороне шлепали винтовочные выстрелы, выбивали дробь автоматы, располосовал темноту взрыв гранаты.
— Хлопцы, швыдче! — поторапливала на ходу секретарь. — Жарко там нашим…
Но все и так знали, что в лесу внезапный огонь автоматов может решить успех боя. Шли размашистым шагом, ступая след в след, хотя и не было сейчас в этом необходимости — просто так учили в истребительном отряде. Преградило дорогу сваленное поперек тропинки дерево — обошли его по склону, попался ручей — вброд через ручей.
