Густав Эмар - Тайные чары великой Индии

Утреннее солнце уже высоко поднялось на небе, пробиваясь своими яркими лучами сквозь густые деревья девственных лесов Индии.

В одной из самых глухих местностей этих необитаемых лесов пробирался человек, судя по костюму — охотник, отставший, по всей вероятности, от своих товарищей.

Он шел в глубокой задумчивости, но вдруг испустил радостный крик, увидя перед собой расположенный лагерь, из которого навстречу к нему вышел вооруженный человек — по-видимому капитан этого отряда; он проворно подошел к охотнику и протянул ему руку.

— Это вы, — сказал он, — будьте добрым вестником и гостем.

— Благодарю, — ответил Рамирес, закуривая сигаретку и делая вид, что не замечает протянутой ему капитаном руки, — когда мы трогаемся в путь?

— Тотчас, тотчас, — вскричал дрожащим голосом Кильд.

Сигнал к отъезду взволновал весь лагерь, который сразу оживился; всякий считал себя счастливым, что оставлял эти пустынные местности.

Через два часа после этого весь караван был уже в дороге. Бенито Рамирес ехал впереди; донна Розарио сидела в паланкине, несомом двумя мулами, а остальные женщины и дети помещались в громадном крытом вагоне.

Мужчины шли за капитаном по обоим сторонам каравана, держа ружья наготове, прислушиваясь к каждому шороху и вглядываясь в каждый предмет. Караван шел с семи часов утра до полудня, и в это время с ним не случилось ничего особенно замечательного.

Вагоны подвигались очень медленно; дороги были ужасны, или, вернее сказать, их совсем не было, а путешественники прокладывали себе проход с помощью топоров и кирок.

В полдень все остановились, чтобы накормить животных и позавтракать.

Во время пяти часов сегодняшнего утреннего пути они с трудом успели сделать около трех миль.

Местность, выбранная ими для остановки, заключалась в довольно обширной луговине, расположенной среди леса, по которой протекал ручей.

На одном из холмов была тотчас же разбита палатка для донны Розарио.

Все женщины, или скорее молодые девушки, находившиеся в шайке капитана, из которых ни одна не путешествовала по своей охоте, хотя по виду и пользовались свободой, но на самом деле строго и зорко охранялись, так что им с трудом было разрешено говорить между собою и настрого было запрещено мешаться с мужчинами и вообще иметь какое — нибудь отношение с ними.

Эта строгость простиралась настолько, что они не смели даже спрашивать их о чем-нибудь, и когда им было что-нибудь крайне необходимо, то они были обязаны прямо обращаться к самому капитану или, в отсутствие его, к лейтенанту Блю-Девилю.

Но, несмотря на это, среди всех этих молодых девушек находилась одна, о которой мы уже говорили и которая благодаря своему привлекательному характеру, веселости и беспечности достигла того, что сделалась любимицей всех и настолько приобрела благоволение своих сторожей, что пользовалась полнейшей свободой, правда — не выходящей за пределы лагеря, но не мешавшей этому бедному ребенку быть счастливой.

Этой молодой девушке было около восемнадцати лет, она была высокого роста и хорошо сложена; черты ее лица были правильны и дышали такой откровенной наивностью и смелостью, что невольно привлекали к себе и заставляли любоваться ею. В ее больших голубых глазах проглядывало лукавство, а ее белокурые волосы ниспадали длинными косами чуть не до самых оконечностей ног. Ее звали Гарриэта Дюмбар; она была уроженка Ирландии, из окрестностей Дублина. Ее родители были бедные фермеры, которым на своей родине приходилось чаще всего довольствоваться простыми овсяными лепешками, а не белым хлебом, и которые, следуя примеру своих соотечественников, переселились в Америку с целью улучшить свое положение, бывшее столь непривлекательным в Ирландии.

Не успели они еще пристать к нью-йоркской пристани, как их здоровье, сильно расшатанное разными бедствиями, заметно ухудшилось, и они заболели в стране, где были чужды для всех. Через месяц они умерли, как говорили, от тифа, но на самом деле от голода, не оставив ничего даже на свои похороны и покинув в этой негостеприимной стране без всяких средств к жизни свою дочь.

Через три или четыре дня после смерти своих родителей Гарриэта Дюмбар была похищена в восемь часов вечера на Бродвее — этого любимого и модного гулянья всей лучшей нью-йоркской публики, в ту самую минуту, когда она хотела продать пояс своей покойной матери, чтобы купить себе кусок хлеба.

Сначала молодая девушка была очень напугана этим похищением, предполагая, что попала в руки воров или убийц. Самые мрачные мысли овладели ее мозгом, и она заливалась горькими слезами.

Но между тем ее похитители обращались с ней гораздо лучше, чем она могла подумать, и даже берегли ее и ласкали как-то почтительно. Она была увезена за город и помещена в доме, находившемся между двумя садами, окруженными такими высокими стенами, что снаружи их было почти невозможно заметить. В этом доме Гарриэта Дюмбар была принята двумя уже пожилыми дамами, которые поцеловали ее, заставили рассказать историю ее жизни, поплакали вместе с ней о ее родителях и, наконец, меньше чем в два часа так овладели рассудком молодой девушки, что она полюбила их всеми силами своей души.

В этом доме уже находилось пять или шесть молодых девушек почти одних с нею лет; все они были если не роскошно, то по крайней мере прилично одеты и отлично содержались. Новая пансионерка этого странного жилища не стала ничем отделяться от них.

Так прошло около двух недель. Жизнь, которую вела молодая девушка в этом доме, казалась ей очень приятной и спокойной, в особенности в сравнении с теми лишениями, которые она так много испытала.

Но в этом свете ведь ничто не бывает вечно, и раньше или позже, а всему бывает конец.

Однажды вечером, при наступлении ночи, во двор этого дома въехали три совершенно закрытые кареты, запряженные каждая по четыре лошади.

Не дав молодым девушкам времени опомниться от удивления, не разъяснив им ничего насчет того, что их ожидает впереди и куда их везут, они все были собраны и принуждены наскоро уложить кой-какие данные им вещи. Затем обе старушки со слезами на глазах перецеловали их и осторожно усадили в кареты, двери которых тотчас же захлопнулись, заперлись на ключ, и экипажи быстро понеслись вперед.

На этот раз путешествие продолжалось целых одиннадцать дней, причем они останавливались очень редко и только на самое короткое время — для того чтобы перепрячь лошадей и сделать какую-нибудь необходимую починку, и для этих остановок выбирали обыкновенно деревни, расположенные далеко от дороги и мало посещаемые.