Александр Трапезников Ночные окна
Евгений Камынин Похищение из сарая
Александр Трапезников
Ночные окна
ГЛАВА ПЕРВАЯ, где делается попытка заглянуть в чужие окна
Дайте, дайте же поскорее мне сказать! — вскричал Бижуцкий и вскочил с кресла. Он один из всех был в двубортной пижаме цвета заката солнца (комплект в количестве двадцати штук закуплен лично мной в Цюрихе).
— Сядьте, — спокойно произнесла шестидесятилетняя мадам Ротова. — Мы слушаем.
Лизочка почему-то нервно засмеялась. Бижуцкий остановился перед ней и начал:
— Знаете ли вы, что значит заглядывать в чужие окна?
— Нет, не знаю.
— Я не к тебе обращаюсь, дура! — вновь вскричал он. — Это я сам у себя спрашиваю. Так вот, мы когда-то жили с женой на даче, в Переделкине. Не в самом писательском поселке, хотя я сам прозаик, и даже поталантливее их всех вместе взятых, а рядом. Однажды я проснулся в двенадцатом часу ночи. Какое-то странное, омерзительное чувство навалилось на меня и держало за горло. Жены рядом не было. Надо заметить, что я ее очень любил и она меня тоже. «Эге! — сказал я себе, выглянув в окно. — Полнолуние». Луна показалась мне бледным лицом покойника. Пока я бессмысленно бродил по дому, заглядывая в шкафы и выдвигая ящики, словно она могла там спрятаться, старые настенные часы стали отбивать полночь. Я набросил плащ с капюшоном и босиком вышел на крыльцо. Где-то тоскливо завыла собака. Ей в ответ заквакали в пруду жабы. У соседей светилось окно. Там жили мой приятель Гуревич с покойной супругой. То есть, я хочу сказать, в то время она была еще жива.
— О господи! А я уж подумала… — промолвила Ротова. Бижуцкий перескочил от Лизоньки к ней и вновь закричал: — Замолчите! Вы мешаете моей исповеди!
— Продолжайте, — хладнокровно заметил я.
— Будто магнитом, меня потянуло к этому окну. Не обуваясь, я пошлепал на соседний участок. В заборе у нас была дырка. Я пролез в нее и очутился среди кустов крыжовника. Затем подкрался к дому. Помните эту чудесную песню: «Там живут мои друзья и, дыханье затая, в чужие окна вглядываюсь я…»? Так вот, я, конечно же, тоже затаил дыхание, приблизившись к окну. Перед моим носом оказалось стекло, за ним висела зеленая штора. Я услышал какие-то странные звуки — не то приглушенный смех, не то плач ребенка. Любопытство достигло предела. Я потянул створки окна на себя, оно растворилось. И тут…
Тут в кабинет вошла Жанна, моя ассистентка. Она, как всегда, была в мини-юбке, на высоких каблуках, перед собой катила столик-поднос с чаем, сливками и курабье. Ее ноги производили впечатление на всех без исключения, от вступающих в половую зрелость детей до лежащих на смертном одре стариков. Бижуцкий, втянув в себя воздух, замолчал.
— А теперь подкрепимся, — ласково произнесла Жанна. — Файф-о-клок.
Молчавший все это время Сергей Владимирович Нехорошев зашевелился. Глядя куда-то вбок (разумеется, на Жаннины ноги), он тоскливо сказал:
— А в песне-то не так поется. Не в «чужие окна», а в «родные окна вглядываюсь я». То есть вы. Есть разница?
— Нет! — тотчас же огрызнулся Бижуцкий. — Родное окно — оно на поверку-то самым чужим будет, пыльным и заляпанным, а близкий тебе человек — наиболее гадким и отвратительным.
Нехорошев усмехнулся, но спорить не стал.
— Что же было дальше? — спросила Лизочка.
— Узнаете в свое время, — пообещал Бижуцкий, принимаясь за чай.
Остальные последовали его примеру.
— Господа, я вас ненадолго покину, — сказал я и, сделав знак Жанне, чтобы она осталась, вышел из кабинета.
Соседняя комната была моим основным местом работы. Здесь на полках стояли самые нужные книги, светился монитор мощного компьютера, имелась выдвижная картотека с сотнями «дел». Комната была без окон, располагалась в центре дома (проект мой). Нет, окна имелись, но — фальшивые, они выходили в три соседних кабинета, где выглядели обычными большими зеркалами. Я мог наблюдать за всем, что творилось в тех помещениях, сам оставаясь невидимым, — очень удобно. Главное, это давало возможность изучать поведение людей, находившихся в комнатах. Вот и сейчас я сел за стол, внес в компьютерную базу данных кое-какую информацию и отодвинул шторку с левого фальшивого окна. Там, за стеклом, словно в аквариуме, сидели двое мужчин и одна женщина, а также мой второй ассистент — Жан. Один из мужчин беззвучно раскрывал рот, как будто ему не хватало воздуха. Я не стал включать звук, поскольку все равно шла запись на видеомагнитофон. Решил просмотреть позже, ночью, если выпадет хоть немного свободного времени. Кроме того, я умел читать по губам (за столько-то лет практики!) и понял, что мужчина толкует о пустяках — рассказывает всего-то на-всего о том, что хотел в детстве убить свою сестру за то, что она переспала со старшим братом.
Я отодвинул шторку с правого окна. Прямо передо мной стояла рыжая ведьма Лизочка, глядя на себя в фальшивое зеркало. Она красила губы, растягивала их, собирала в трубочку, высовывала кончик языка, словно это была ее возбужденная тайная точка, такая же влажная, готовая излиться в оргазме. Она действительно испытывала наслаждение, видя свое лицо в мнимой амальгаме. Наверное, безумно любила свой облик. Что ж, имела на это право. Красивая куколка. Еще бы мозгов побольше. Я заметил, что в глубине кабинета на нее с нескрываемой ненавистью смотрит Сергей Владимирович Нехорошев, мужчина сорока с лишним лет, абсолютно лысый. А на него — украдкой, с гримасой презрения глядит мадам Ротова, чьи частые пластические операции не прошли бесследно — лицо как-то омертвело. Бижуцкий кокетничал с Жанной.
За моей спиной была еще третья шторка, но ее я раскрывать не стал, чтобы не портить настроение. Там все было сложно и, возможно, уже непоправимо. Я сделал себе свой фирменный напиток — холодный кофе, капля йода, пятьдесят граммов водки и столовая ложка анисового ликера; включил тихую музыку. Моцарт, что может быть прекраснее и успокоительнее? Слушая эту музыку, ты будто приподнимаешься над землей и паришь в небе, зависаешь, плывешь, устремляешься от грешных городов и людей в синие чудесные выси, видишь оставшиеся внизу тени (и свою собственную!), исчезаешь… На минуту я закрыл глаза, но мысленно смотрел на своих «гостей», словно внутренним оком прозревал их бушующие страсти, непомерную гордыню и тщеславие, тайный блуд, беспричинный гнев, уныние, зависть, пагубное нетерпение, ненависть, лживые обещания, гнетущий страх и многое, многое, многое другое. Я подумал, что всю жизнь мы стремимся заглянуть в чужие окна, прижимаемся лбом к холодному стеклу и заглядываем, надеясь увидеть и понять нечто важное, без чего собственный мир пуст. Так нам кажется. А по другую сторону стекла стоишь ты сам. И так же напряженно вглядываешься в собственный, искаженный до неузнаваемости облик.
