Наталия Полянская - Нормандская лазурь

С огромной благодарностью и любовью – Анне, которая помогла мне полюбить Нормандию.

Посреди дороги стояла корова.

– Ну, и что теперь делать? – спросил с заднего сиденья Женька. – Посигналь ей.

Никита посигналил. Животное даже не повернуло головы. Это была прекрасная нормандская корова, со светлой шкурой в желтоватых подпалинах, покрытой большими темно-шоколадными пятнами. На мохнатом ухе имелась желтая бирка с непонятными мелкими буковками и крупно написанным номером: «5023». Корова лениво помахивала хвостом и иногда делала движение челюстью, что символизировало глубокий дзен и пофигизм по отношению ко всему окружающему миру.

– Давай ее объедем, – предложила Ольга.

– С какой стороны? По двойной сплошной? И потом ходить, умолять выдать мне шенгенскую визу – простите, пожалуйста, я нарушил правила из-за коровы?

Все синхронно посмотрели сначала на двойную сплошную, затем на обочину, за которой начиналась поросшая ромашками канава. Отличное место, чтобы нарвать полевых цветов, но для объезда – не вариант. Джип, конечно, ее преодолел бы, а вот «Фольксваген Пассат»...

– Ну и что ты предлагаешь? – буркнул Женька.

– Покурить. – Никита опустил боковое стекло, вытащил из нагрудного кармана рубашки пачку «Данхилла», зажигалку и задымил. Корова стояла.

– А может, выйти и ее прогнать? – немного неуверенно предложила Ольга.

Никита пожал плечами.

– Иди.

– Ага, сейчас. – Ольга поглубже закопалась в ворох карт. – Кто тут мужчина?

– Вопрос неправильно поставлен. Кто тут настолько сумасшедший, чтобы пытаться вручную сдвинуть с места эту Зорьку?

– Слушай, Ник, ну хватит уже, – поморщился Женя, разгоняя рукой табачный дым, который, несмотря на открытое окно, все же лез в салон. Женька не курил и не любил находиться рядом с теми, кто это делает. – Понятно, что на дорогу к ней никто не попрется. А если ее подруги нами заинтересуются?

На поле, откуда, несомненно, и прибыла корова 5023, паслись ее товарки – пятнистые, палевые, светло-бежевые, словом, очень красивые буренки, если не подходить к ним близко. Вообще-то поле было огорожено столбами с натянутой между ними колючей проволокой, но в одном месте она оказалась порвана. Корова это сделала или нет – неизвестно, на самом жвачном следов форсирования забора не наблюдалось. Остальное стадо интереса к выходу за пределы пастбища не выказывало.

– Трусов родила наша планета! – пафосно провозгласила Ольга, из чего можно было заключить, что это цитата.

– Слушай, я коров только на картинках обычно вижу, – беззаботно откликнулся Никита.

– Или на прилавке, – поддержал его Женька. – А тут, понимаешь... рога и копыта.

– Она такая ми-иленькая, – протянула Ольга. – Смотрите, какие глазки.

– Ага, – сказал Женька, – подозрительные.

Никита щелчком отправил окурок в полет и снова просигналил. Корова не реагировала.

– Ну и что, мы так и будем тут стоять?

– Оль, я ее давить не стану. За это наверняка полагается штраф. Не считая того, что мы не в той весовой категории и тушу переехать не сможем.

– Во, смотри, еще одна идет, – сказал Женя. – Эта безрогая.

Корова номер 8945, еще более пятнистая, чем 5023, подошла поближе к забору и уставилась на машину. Колорита сцене добавлял прилепленный тут же на проволоку рекламный плакат с изображенным на нем бесшабашным мотоциклистом и надписью «Moto Cross: Millieres, CHPT. De Normandie». Мотоциклист изгибался в немыслимом прыжке, корова 8945 потряхивала ушами.

– Ник, ну, может, черт с ней, с двойной сплошной?

– Оль, Шенген. Три злостных нарушения – и гуляйте, товарищ Малиновский.

– А ты уже набрал?

– Одно. В прошлом году, в Испании. Превысил.

– Местный едет, – сообщил Женька, который все замечал.

По встречной рулил раздолбанный французский аналог «уазика», перемещавшийся с достойной скоростью где-то около сорока километров в час. Проехав мимо коровы и застрявшего перед ней «Пассата», облезлая машинка отрулила еще метров пятьдесят, а потом притормозила и сдала назад. Женька опустил стекло со своей стороны и, когда «уазик», оказавшийся на самом деле «Ситроеном», поравнялся с ними, поздоровался.

– Проблемы? – спросил водитель, мужик лет сорока пяти в лихой кепке набекрень.

– Да. – Женька трагическим жестом указал на корову.

Француз засмеялся, сдал еще назад, вылез и, нимало не смущаясь, в буквальном смысле взял быка за рога – то есть ухватил корову за равнодушную башку и повернул вбок, а потом еще и пинка дал. 5023-я лениво развернулась; француз шлепнул ее по бежевому заду, придавая ускорение. Корова повздыхала и убрела в ромашки.

– Allez-y! Allez-y![2] – замахал добрый самаритянин.

Никита тронул с места и гаркнул в окошко:

– Спасибо!

Француз, смеясь, добавил:

– Muus vaot eune crache sus la banette qu’eune vaque juqui sus l’fait![3] – и пошел обратно к своей машине.

– Что он сказал? – спросила Ольга.

– Пожелал нам счастливого пути, – неуверенно объяснил Женя. Честно говоря, во Франции он не понимал и половины из того, что ему говорили, а ведь в институте был лучшим на курсе. Языковая практика с той поры подзабылась, а реальность оказалась сильно расцвеченной диалектами.

– О, свобода, свобода! – пропела Ольга. – Мальчики, тут на карте деревня через пять километров. Давайте притормозим у магазинчика, а? Кушать хочется.

– По-моему, ты преуменьшила масштабы бедствия, – вздохнул Женька. – Охота жрать.

– Троглодиты, – сказал Никита беззлобно. – Неандертальцы. Думаете желудком. А как же духовная пища?

– Не вариант, – хором отозвались Ольга и Женя и захохотали.

Было еще довольно рано; самолет приземлился в Париже около шести часов утра, однако разница во времени с Москвой сделала свое – для разнообразия, не черное – дело. Несмотря на ночной перелет, трое путешественников чувствовали себя бодро, и для полного счастья не хватало лишь хорошего плотного завтрака, желательно с омлетом, кофе и еще чем-нибудь вдохновляющим.

Однако французы вовсе не считали, что если рано встать, то Бог тут же подаст. Часы показывали девять, а работали лишь магазинчики при заправках, где продавалась минеральная вода, шоколадки и сэндвичи в вакуумных упаковках – пища, разумеется, питательная и всем хорошая, только не несущая в себе прелести иноземного колорита. Никита жаждал приобщения к культуре и потому притормаживать на заправках отказывался, благо из Парижа выехали с полным баком. А так как именно Малиновский сидел за рулем, его слово было решающим.