Яна Гецеу - Панк-рок для мёртвых

В тексте использованы выдержки из песен групп «Шмели», «Оргазм Нострадамуса», «SтёкLа», «Сектор газа», «Nirvana», «Тёплая трасса».

В электричке было душно, жарко и тряско. Я сидел в уголочке, придавленный толстой бабкой с сумкой на коленях, из которой торчала брезгливая кошачья голова, ноги прижимала огромная коробка черт–те с чем. Эта «соседка» громко болтала с другой такой же бабулей, только в старых джинсах жутких размеров. Вот и представьте теперь себе, каково это — ютиться в уголочке на скользкой скамье электрички, придавленным двумя нехилыми бабами, в жару 32 гр., а вокруг такая вонь, шум, духота–а–а… Блин, и даже окно открыть нельзя — разорвут, у них же котик простудится, или еще чего нибудь отморозится. Две хорошенькие длинноногие девчонки лет 13–15, рыженькая и беленькая, перешептываются напротив меня, стреляют глазками, хихикают над моими драными джинсами и покоцаной футболкой. Облизывают с интересом пара синих и пара зеленых глаз мой пыльный джинсовый «бэг» с пиратской нашивкой, цепак с анархией, 3 булавки в ухе под драным хайром, тертые кеды. Ухмыляются, поспешно отворачиваются, поймав мой ответный взгляд. Смешно малолетним кискам, что «Punks not dead»! Наконец мне надоедают эти гляделки, и я достаю видавший виды плеер, затыкаю уши «Сектором Газа». Захлопываю веки и тащу–у–у-сь! И в прямом и в переносном смысле. Да сколько же мне еще ехать?! Час назад я влез в этот долбаный электровоз, значит, свои тощие ноги я вытащу на воздух только через 40 минут. Ох, дожить бы! Может, покурить пойти? И пить так охото, горло скребет прогорклый, влажный, липкий так называемый, воздух… Начинает подташнивать, спину и то, что ниже ломит:

— «Эх, добраться бы скорей

Жопу ломит от езды…»

Юра, гений ты был! Лучше сказать — не скажешь! А я тоже — Юра. Лаптев, Юрий Александрович, 1986 г. р. Punk, студент, придурок, раздолбай. Не люблю ментов, и они меня не любят. А еще старухи, гопы, цивильные девочки, мажоры и преподы — ну, не нравлюсь я им! Да и очень хорошо, нафига они мне? А вот я как раз очень им интересен — побить, в «трезвяке» подержать, оценочку скостить за несколько дырок в ухе, в морду заржать за обтрепанный балахон — это завсегда! Раньше — злился, сейчас понял, что мы просто разные люди, и если я никого не хочу обидеть, как бы мне человек не был неприятен, то они просто не могут смотреть на мои берцы, косуху и булавки. Нет, в универ я хожу довольно приличным, но сейчас лето, и я не в официальном месте. И мне уже нестерпимо хочется курить, а еще больше — выйти отсюда, размять ноги и не чувствовать этой вони, жары, тесноты… Солнце с моей стороны, и я, кажется, помру, если сей же час не встану! Пока вагон стоял на очередной станции, я встал и попер напролом через коробки, сумки и ноги, не забывая извиняться — мне не нужны все эти визги и ругачки. Выскочил в тамбур, и… М-да, не будет мне покоя — там уже набился «садистский» народ, плюнуть негде. Тихо матюгнувшись, ломлюсь дальше. Протащившись так еще два вагона, я наконец–то нахожу «приют дымоглота» — свободный тамбур!! Тишина, сквознячок, одиночество, никакого злого солнца. Я бросил рюкзачок под ноги, стянул противно–липкую любимую черную футболку, достал сигареты. Сел на корточки, попил воды… Рай! Панку для счастья много не надо! Прикрыл глаза, дышу дымом, слушаю, как колеса стучат. Проскрипели раздвижные двери, простучали каблучки — в тамбур вошли мои девочки. Они совсем не невинно улыбались, молча уставясь на меня, и выгнувшись так, чтобы мне как можно подробнее оценить их неразвитые достоинства… Блин, опять шлюшки! Ну где же вы, нормальные, чистые девчонки?! Может, там, куда я еду, они еще сохранились, не вымерли как вид? Все же глухомань приличнейшая! Если там вообще девчонки есть. А эти две цыпочки достали длинные дорогие сигаретки, смачно закурили. Я молчу, глядя снизу вверх под коротенькие юбочки. А чего я там не видел? У меня, слава Богу, Машка не первая. И не такая тощая и противно–наглая, как эти. Да видала бы она, чего тут творится, пятачки начистила бы быстро и им, и мне.

— А вы куда едете? — начала рыженькая, стряхивая пепел небрежно и привычно.

— Не знаю! — честно признался я.

— Как это? — округлила подведенные глаза светленькая.

— Еду 1 час 40 минут, потом пешкодралом два часа, через лес, под горой будет деревня — она мне и нужна!

— Ну, как–то же она называется? — показала неровные зубки блондинка.

— Не помню! — развел руками я. Девицы так и грохнули. Я, охнув, поднялся — ноги затекли.

— Вас как зовут? — решил развеяться я.

— Лиза, или просто Котик! — изогнулась рыжая.

— Настя, Бэмбик! — поправила челочку беленькая. Она мне больше нравится, и, кажется, не такая отвязная.

— Шут!

— Как?! — они обе открыли ротики.

— Шут, просто Шут. По жизни, по натуре, по призванию и образованию. Вот видите, вы уже смеетесь! Это ли не лучшее доказательство правоты моих слов? — я люблю красиво говорить. Хорошо воспитан, и девчонкам нравится.

— Что ж, в паспорте так и записано? — это рыжая Лиза.

— Да, так и записано: Шут Шутович Шутов. А вот года нет, не знаю даже, когда и днюху праздновать! — пожал я плечами.

— А вот я слышала, что неформалы паспорт всегда с собой носят… — показала глазками Настя на мою торбу.

— А здесь он мне ни к чему, менты — не медведи, в глуши не водятся, не в Питер еду, а жаль!

— А ты кто…ну, в смысле, рокер там, или кто еще бывает, я плохо разбираюсь! — перешла на «ты» рыжая.

— Панк, — закурил я еще одну.

— Ага?! — переглянулись девки.

— Ага! — кивнул я.

— У нас еще не было знакомых панков! — подмигнула Настя, а Лиза протянула руку и пробежала острыми коготками по плечу:

— Что это у тебя?

— Родинка! — откровенно улыбнулся я, а девки подошли поближе, разглядеть в подробностях мою мышь–вампира, уютно свесившего когтистые лапки с ключицы, лыбя зубастый окровавленный ротик, красные глазки сверкают из–под шутовского колпачка. Такой же притягательно–отталкивающий, как и я. Он мне недешево обошелся, да и натерпелся я — на кость наносить тату непросто и очень болезненно.

— А-а… это? Траблы какие–то? Любовь? — решилась наконец, осторожно поглядывающая до того на мои старые порезы Котик. Я нехотя кивнул — старая глупость, не хочу ничего объяснять!

«Очень весело бывает на последнем рубеже,

Когда жизнь тебя склоняет в суицидном падеже…»

— Да так, вообще, развлечение!