Василий Немирович-Данченко - Дома

Весна в долине Самура была очаровательна.

От ужасов прошлых лета и осени не оставалось следов. Природа точно спешила заткать зеленью раны, нанесённые ей человеком, покрыть цветами вырытые им могилы. Тысячи трупов, безмолвных свидетелей недавнего мученичества, вражды, истребления, отчаяния, бешенства и страха, жажды победы и подлого хищничества, великодушия и зверства, давно зарыты. Самур медлительно и нежно катит теперь серебряные воды, раскидываясь на десятки рукавов, ласкаясь к угрюмым стенам грозного укрепления и унося к далёкому, голубому морю свои печальные саги о синих ущельях, по которым пробежали его чистые струи… Так же в поднебесьях тонули снеговые вершины дагестанских великанов, под самое солнце на темя гордых утёсов взбирались орлиными гнёздами лезгинские аулы. По утрам и вечерам кутали их туманы; румяные зори как и прежде бросали на них золотисто-розовые отсветы… В лунные ночи по-прежнему мечтательным сновидением казался этот задумчивый край легенд. Тишина стояла кругом. Разбитые кланы ещё не решались подыматься, и меланхолическое «слу-ш-шай!» русских часовых одно нарушало мистическое безмолвие горной пустыни…

В апреле здесь было так хорошо, что ехавшие из Тифлиса в Самурское укрепление путники не могли надышаться и насмотреться. На лёгких крылах ветерка каждое мелькавшее мимо ущелье посылало им навстречу благоуханный привет. Тысячи неведомых цветов раскрылись только что, чтобы сейчас же и умереть, кинув им ароматное: «здравствуй!» С листвы деревьев, с откосов гор — отовсюду веяло свежею и таинственною прелестью чудно просыпавшейся природы. Она обволакивала их прохладным воздухом, возбуждала жажду жизни и счастья лучами, проникавшими во все потёмки души нежным шелестом, журчанием, шёпотом — так радостно настраивавшими и мысли, и чувства. Сердце сладко-сладко билось в ответ, и даже старик Брызгалов почувствовал себя вновь молодым и весёлым как некогда в юные и счастливые дни далеко отошедших лет.

Он ехал не один.

С ним в коляске была его дочь и молодой поручик, смотревший на Нину счастливыми глазами.

— Ну что, дети? Помните эти места?

— Да, батюшка… Ведь вы тогда здесь проехали сквозь лезгинские лагери? — обратилась она к сидевшему напротив.

— Нет, Нина, дальше… — ответил ей офицер.

— Как я тогда, Николай, боялась за вас. И… молилась…

Николай, в котором читатели, верно, узнали уже Амеда, незаметно пожал ей руку.

— Правду сказать, я тогда не мог себе и представить всего, что случилось потом, — тихо проговорил Брызгалов.

Дочь слегка прислонилась к нему, не отводя больших, лучившихся тихою радостью глаз от Амеда.

Ехавшие позади казаки привстали на стременах…

— Ваше превосходительство! — подъехал один из них к коляске.

— Что тебе?

— Самурское укрепление видно…

Брызгалов приподнялся.

Нина и офицер тоже.

За поворотом дороги, посреди долины, из-за зелёных и нежных облаков алычи, чинар и тутов угрюмо выдвинулись низенькие башни и стены крепости.

У Нины сильно забилось сердце. Она и сама не заметила, как её рука очутилась у Николая…

— Да… Сколько было пережито!.. — тихо проговорил Степан Фёдорович, не отводя глаз от каменного гнезда. — Сколько было пережито… И так много ушло из мира. Рогового нет… Левченко тоже… В мои годы тяжело прощаться с теми, к кому привык… Что это?

Яркий блеск с одной из башен, и, секунду спустя, гулкий перекатный удар орудия… Ущелье за ущельем повторяют его…

— Это нас заметили… Да, да… Вон и они — наши!

Вдали по дороге показалось облачко пыли… За ним точно подымалась серая туча.

Ещё один выстрел, и, казалось, всё кругом проснулось и отозвалось ему. Загрохотало в ущельях, ахнули и глухо простонали каменные груди утёсов, едва-едва слышно, но торжественно отозвались бездонные пропасти, точно и из их глубины нечто таинственное вздохнуло медленно и тихо…

— Это наши едут навстречу…

Облачко всё ближе… Надвигается за ними и туча поднятой пыли… В ней уже различаются смутно и слитно тёмные фигуры. Из облачка выдвинулись два всадника.

— Кнаус… И опять в черкеске!

Ехавшие не выдержали и выскочили из коляски.

Николай бросился вперёд.

При виде их, из тучи раздался целый залп весёлых выстрелов, и полусотня казаков, привстав на стременах, карьером понеслась навстречу.

— Ваше превосходительство! Степан Фёдорович! — орал радостно и возбуждённо Кнаус.

— Николай!.. Голубчик…

— Нина Степановна… Ангел наш…

И Незамай-Козёл спрыгнул с седла и кинулся к ней.

— Здоровы, братцы! — крикнул Брызгалов казакам, обнявшись со старыми боевыми товарищами. — Спасибо вам за службу. Это ваш Георгий я ношу на шее… Государь благодарит вас и шлёт вам привет.

— Рады стараться, ваше превосходительство!

Брызгалов пристально вглядывался в эти лица: всё друзья, с которыми сроднили его общее несчастье и горе. Вон седой урядник. Степан Фёдорович видит в его глазах слёзы, и сам едва удерживается от них.

— Слезай с седла, Свириденко! Обнимемся.

Тот подошёл.

— Ну, здравствуй, товарищ.

Они поцеловались.

Казак наклонился к Нине, хотел было руку ей поцеловать, — она подставила ему щеку.

Умилённо смотрели на неё другие казаки…

— Молитвенница наша, святая!.. — шептали из-под нависших усов они.

— Вот, ребята, прошу любить и жаловать, жених моей дочери, Николай Николаевич Курбанов-Елисуйский! Вы его все знаете. Вместе мучились и дрались здесь.

Амед обнялся с офицерами, перецеловался со знакомыми казаками…

— Сам Государь его крёстный отец и сватал за него Нину!

— Мы знаем всё… Мехтулин, уезжая, просил за него обнять тебя! — тихо наклонился Кнаус к Амеду.

— Как же, и он писал мне.

— Он в Елисуе теперь?

— Да. Мы после свадьбы туда… На новую свадьбу.

— Он на твоей сестре женится?

Амед молча ответил ему счастливою улыбкой.

Весь гарнизон Самурского укрепления был на стенах.

«Ура!» гремело оттуда навстречу дорогим гостям, гремело как и год назад. Но тогда оно неслось грозно и бешено в самые недра бесчисленных полчищ Шамиля, — теперь звучало радостно и весело.

— Я рад, что у вас, братцы, такой комендант теперь! — улыбался Брызгалов, кладя на плечо Незамай-Козла руку. — От души рад. С ним старая слава Самурского укрепления не пропадёт…

А «ура» всё громче и громче могучими раскатами наполняло долину Самура. Целыми роями вскидывались и слетали с густых вершин зацветавших деревьев бесчисленные птицы. Спокойно дремавшие в заречных зарослях кабаны неумело подымались из притоптанных логов и кидались точно сослепу прочь, и только орлы по-прежнему спокойно чернели в голубой бездне, да так же неподвижно и молчаливо стояли на темени утёсов белые аулы поднебесного Дагестана…