Безропотно глотать вторую пилюлю я не собирался.
— Простите, забыл ваше имя-отчество…
— Сергей Сергеевич…
— Так вот, Сергей Сергеевич, вы напрасно недовольны Булькиной отдачей. У него с вами поразительная синхронность: когда вы улыбаетесь, он рычит.
По лицу Сергея Сергеевича пошли красные пятна, и он демонстративно посмотрел на часы.
Зато вопрос о месте стирки уже не вызвал у него желания острить, но именно теперь он мог бы делать это совершенно безнаказанно, потому что ответ «в общежитии» полностью поглотил мое внимание.
Видимо, он понял, насколько важным было его сообщение.
— Жены нет дома: она могла бы подробно…
Но я уже встал.
Дверь третья. Ее открыл грузный седой мужчина в расцвеченной всеми цветами радуги пижаме. Черты лица были такими же броскими: крупный нос, еще не побежденные сединой брови вразлет, грива волос над массивным лбом и губы, которых с избытком хватило бы на три рта. Во время совершения кражи он был в командировке, и теперь я увидел его впервые, хотя знал о нем больше, чем о других потерпевших, вместе взятых.
Он близоруко прищурился на меня, прислушался к чему-то и пробасил:
— Кажется, опять дерутся…
Я посмотрел на соседнюю дверь, но он замахал ручищами:
— Нет, нет… Это у меня. Гаврики!
Потом с неожиданной для грузного тела реакцией рванулся в комнаты, на ходу крикнув:
— За мной!
«Гаврики» сидели на ковре и действительно пихали друг друга кеглями. Но делали они это молча, и «услышать» такую драку мог только любящий дедушка.
Наше появление примирило воюющих, а после моего запоздалого объяснения, кто я и откуда, они дружно ретировались в другую комнату. Теперь их союз был нерушим.
— Неужели и вы, профессор, пугаете их милицией? — пошутил я.
— Представьте себе, молодой человек, я не только пугаю, я и сам ее боюсь. Да, да, я сам. Всю жизнь перехожу улицу в неположенных местах. Прямо патология, знаете ли, боюсь, а все равно срезаю угол. Вы, случаем, не оштрафовать меня пришли за все сразу? Сумма-то какая наберется, а? Рассрочки просить буду!
Он уселся в кресло, кивком показал мне на соседнее. Это было уже приглашение к разговору по существу.
— Вчера мы арестовали обокравшего вас…
— Меня обокрасть невозможно, — улыбаясь, перебил он.
— Простите, обокравшего вашу квартиру преступника, но вещи пока не найдены, и нам важно знать… — я замялся и, не найдя ничего подходящего, все-таки брякнул: — Где вы стираете белье?
Мой коронный вопрос вызвал приступ необузданного смеха, который заразил и меня.
— Так вы, молодой человек, полагаете, что вор отнес наши вещи в стирку? — едва отдышавшись, спросил он, и мы снова расхохотались.
— Но если это действительно важно, мы наведем справки у жены. Лучше я сам спрошу, ладно? Она сегодня устала; весь день на меня работала: целую кучу с немецкого перевела, а тут еще гаврики давали жару.
— Так она спит?
— Нет, нет, читает. Просто поднимать не хочется.
«Дядя-симпатяга здорово напоминает нашего Темир-бека, — подумал я, — хотя похожесть эта скорее внутренняя, им обоим как-то не подходит высокопарная приставка: профессор».
— Передаю дословно: у Вали, общежитие за углом, чудесная женщина. G чем-нибудь вам это говорит? — Он, прищурившись, внимательно смотрит на меня. — Вижу, что да. Можете не объяснять, ваши профессиональные тайны меня не интересуют. Давайте-ка лучше угостимся французским коньяком. Не отказывайтесь, аллах вам этого не простит.
Коньяк был светло-каштанового цвета и чудесный на вкус. Хозяин с удовольствием причмокнул, пододвинул ко мне коробку с конфетами.
— А я по заграницам отвык закусывать, порции мизерные, да и вкус лучше чувствуется. Кстати, о вещах. Жена, конечно, переживала. Черт с ним, с барахлом. Мне по-настоящему жаль одну вещицу. Золотые швейцарские часы; отец их в жилетном кармане всегда носил, подарок Тагиева, был такой нефтепромышленник. Когда отца уже давно в живых не было, ко мне все близкие приставали, чтобы спрятал подальше, из-за той надписи дарственной. А я не прятал, ведь не в том дело, кто подарил, а за что подарил. Отец лечил детишек, а дети все равны. Ну а потом и прятать незачем стало. Где бы мы ни жили, они всегда на видном месте лежали. Если крышку приоткрыть — тиканье слышно. Верите ли, оно возвращало мне детство, казалось, стоит зажмуриться, и на голову ляжет рука, большущая и очень добрая.
Замечательное это дело — лечить гавриков, — вдруг мечтательно сказал он. — Я бы и сам педиатром стал, если б не химия.
Он надолго задумался, и я молчал тоже. В казенных заверениях, что часы будут найдены, он, безусловно, не нуждался. Не знаю, о чем думал он, а я понял, что, во-первых, обязательно верну его «тикающее детство» и, во-вторых, злополучный платок останется лежать в кармане, потому что показать его теперь было выше моих сил.
Видимо, «гавриков» озадачила внезапно наступившая тишина, и они просунули в открытую дверь свои физиономии.
— Вот, полюбуйтесь, тут как тут и жаждут бури, спокойствие им не по вкусу. Удрали мы с женой от их родителей, оставили им в Баку квартиру, так и здесь достают…
Честно говоря, мне не хотелось уходить. Однако, оказавшись на улице, я сразу вспомнил о прачечной и кражах, впервые по-настоящему осознал, что моя фантастическая гипотеза уже приобрела характер вполне реальной версии, и понесся дальше.
Дверь четвертая распахнулась сразу и настежь. Так открывают, когда кого-то давно и с нетерпением ждут. В рамке дверного проема — точно ожившее творение Рубенса, правда, в капроновом халатике. Мы удивились оба, но я продолжал стоять, а оно тут же исчезло. Обитателей некоторых обворованных квартир я знал только по допросам Асад-заде. Мое непосредственное впечатление от хозяйки можно было передать одним словом: штучка.
Она вернулась уже в чем-то непроницаемом, и я, назвавшись, сказал, что должен выяснить некоторые вопросы.
— Пожалуйста, входите, я ждала мужа.
Я позволил себе сдержанно улыбнуться, но она на это не обратила никакого внимания.
— Ваши вопросы…
— Это ненадолго. Ваш?
Она отрешенно взглянула на платок, отрицательно покачала головой.
Тогда я прямо спросил:
— Где вы стираете?
Звонок буквально сорвал ее со стула. Из прихожей донеслись возгласы и поцелуи. Определенно, она про меня забыла.
Наконец они появились в комнате. Одной рукой мужчина обнимал ее за плечи, другой, тут же при входе, сделал движение, собираясь швырнуть чемоданчик в кресло, и увидел меня.
Она покраснела, мягко освободилась от его руки:
