Её слова абсолютно не соответствовали словам полковника Фенвика о необходимости торопиться, его утверждению, что здоровье курфюрста в таком состоянии, что мы должны двигаться с максимальной скоростью, чтобы добраться до постели умирающего, пока не станет уже поздно. Со времени приезда я не видела полковника. Конечно, он не живёт здесь, но мне казалось, что он будет поддерживать со мной связь… присылать сообщения… И тут мне пришло в голову, что я даже не знаю, как с ним связаться, если возникнет такая необходимость.
– Нам сообщат, когда это станет возможно, – продолжала графиня. – Вы должны понять, что дело это очень деликатное. Только очень немногие близкие к курфюрсту люди знают об его первом браке… и ещё меньше таких, кому он сообщил в своё время о намерении объявить его морганатическим…
Я пристально взглянула на неё.
– По законам моей страны у него только один законный брак – с моей бабушкой. И единственным законным его наследником был мой отец…
Графиня вскинула пухлые белые руки в жесте, означающем либо крайнее удивление, либо раздражение моей тупостью.
– Законы вашей страны здесь ничего не значат, вы должны понять это. К тому же… – голос её зазвучал резко… – к тому же есть немало таких, кто не захочет, чтобы курфюрст даже сейчас оказывал милость… – она замялась.
– Сомнительной наследнице? – закончила я за неё.
– Но вы же на самом деле не… в вас княжеская кровь, – она выразительно кивнула головой. – Разве курфюрст уже не присвоил вам титул графини Священной Римской империи? Вы имеете полное право на высокое положение. Но вам следует опасаться принцессы Аделаиды. Она единственная оставшаяся в живых дочь, и она не вышла замуж. Она слишком горда, чтобы выйти замуж не за владетельного принца, а таких предложений не поступало. Хотя, – она злорадно рассмеялась, – когда так торопились женить сыновей короля Георга, чтобы появился наследник, она посчитала, что имеет на это право. Теперь ей приходится утешаться религией. Она назначена аббатисой Гуэрна, хотя больше времени проводит при дворе. Как она утверждает, пытается направить отца на путь набожности.
Я подумала, почему раньше в своих пространных рассказах о дворе графиня никогда не упоминала об этом препятствии на моём пути. И собиралась уже нарушить своё правило никогда не задавать прямых вопросов, как открылась дверь золотой комнаты и лакей провозгласил:
– Барон фон Вертерн.
Человек, вошедший с лёгкостью и небрежностью, как в свой собственный дом, действительно напоминал миниатюру, которую показывала мне графиня. Но художник польстил ему, сделав не такой тяжёлой нижнюю челюсть и чуть шире расставив маленькие глаза. Барона вообще-то можно было назвать красивым – в особом, грубоватом стиле; а своё полное тело он нёс с изяществом, которого трудно было ожидать. К тому же сразу привлекал внимание его мундир. Он пересёк комнату походкой, гораздо более тяжёлой, чем у полковника Фенвика, и поднёс руку графини к своим толстым губам.
– Конрад! А мы считали, что вы на маневрах, – графиня вся превратилась в трепещущие ресницы и улыбки. – Какой замечательный сюрприз!
Но я была уверена, что для неё это не сюрприз. Графиня уже повернулась ко мне.
– Графиня фон Харрач, позвольте представить вам барона Конрада фон Вертерна, – она как будто привлекала моё внимание к сокровищу, не менее ценному, чем те, что хранятся в знаменитой башне курфюрста.
– Благородная леди, – барон поклонился мне. Английский его звучал гортанно, с гораздо более сильным акцентом, чем у графини. – Мы с нетерпением ожидали вашего прибытия.
Я поклонилась, как при всяком знакомстве. Но не протянула руки. При одной мысли, что его губы коснутся моей кожи, я испытала отвращение. Он смотрел на меня дерзко, и это мне тоже не понравилось.
Прожив бо́льшую часть жизни затворницей, я почти не знала привычек мужчин и не думала, что способна вызвать мгновенное восхищение у незнакомого человека. И не хотела, чтобы меня разглядывали, как рабыню на рынке – а только так я могла бы описать обращённый ко мне взгляд барона. Я отошла к дивану и встретила его взгляд холодно, с самообладанием, которое, как я надеялась, унаследовала от бабушки.
Графиня пустилась в лихорадочную болтовню: похоже, результат представления оказался не таким, как она ожидала. Неужели она считала своего друга таким неотразимым, что я должна была тут же начать жеманно хихикать? Я думала, вежливо ли будет сразу уйти и оставить графиню развлекать своего любимого гостя наедине.
Но прежде чем я смогла осуществить своё желание, графиня, словно почувствовав его, села рядом со мной на диван и схватила меня за руки. Возможно, мне предназначалась роль компаньонки, или же графиня просто хотела на моём тусклом тоне подчеркнуть своё сходство с этой сверкающей комнатой.
У меня не было времени размышлять над этим, потому что барон придвинул свой стул к моей стороне дивана, сел и, слегка наклонившись, разразился целой серией напыщенных и тупых вопросов.
Устала ли я во время путешествия? Каковы мои впечатления от Аксельбурга? Каждый раз он ждал моего ответа, как учитель ждёт правильного ответа от тупого ученика. Я была уверена, что он играет какую-то роль, и что на самом деле ему скучно. Графиня переводила взгляд с него на меня, как будто смотрела пьесу. И не казалась раздражённой тем, что её кавалер сосредоточил всё своё внимание на мне.
Я отвечала коротко, сообщая только отдельные подробности нашего путешествия. А что касается Аксельбурга, я ответила чистую правду.
– Что касается этого, сэр, то я видела так мало, что не могу составить никакого впечатления.
Он чуть оживился.
– Ну, это можно изменить, графиня. Мне доставило бы огромное удовольствие познакомить вас с нашим городом. Городом, которым мы справедливо гордимся, – в голосе его отчётливо прозвучал сарказм, и мне не нравилось, как он всё больше и больше наклонялся ко мне, создавая впечатление, что мы говорим наедине. Я скорее почувствовала, чем увидела, что графиня Луиза шевельнулась. Может быть, она призовёт своего кавалера на его законное место?
– Вам это понравится, Амелия, – впервые она назвала меня по имени, и я ощутила негодование. – Мы это организуем. Но, конечно, не сейчас. Помните, Конрад, графиня фон Харрач должна оставаться – вернее, мы с ней должны оставаться здесь, пока её не примет его светлость и не станет известна его воля.
Для меня это прозвучало так, словно графиня извлекла украшенную драгоценными камнями заколку в виде кинжала из своей высокой причёски и использовала её как настоящее оружие. Я так глупо позволила привести себя в этот дом, в этот город, в эту… западню?
