Однако, это катастрофа!.. Как они узнали все это? Кто? Кем затеян этот явно организованный скандал?..
Мозг талантливого Боно Рито, напрягаясь до крайности, казалось распух и не вмещался в черепной коробке. Собственная голова напоминала японцу надутый детский шарик-игрушку, назойливо, до боли пищащий: Уйди! Уйди! Уйди!
Что нужно этому посетителю, возможно, подосланному его врагами?
— Я просмотрел газеты, — уклончиво ответил Боно.
— Это я вижу… Но в дальнейшем?.. Я пришел к вам, как друг, чтобы выручить из тяжелого положения. Вы, вероятно, забыли меня… А между тем, мы с вами знакомы.
Посетитель протянул Боно свою карточку. Японец вспомнил: корона… полномочный посол… Неужели посол выступал в роли ангела-хранителя?
Улыбающийся секретарь для особых поручений ежеминутно посматривал на часы.
— Что вы думаете теперь делать?
Боно повернул спокойно лицо к дипломату и, якобы не скрывая своего недоумения, но раздраженно произнес, кивнув на газеты:
— Это пахнет плохим. Может быть, даже Синг-Сингом.
— Это пахнет электрическим стулом, — уточнил собеседник, — вам угрожает немедленный арест. Бросьте все и бегите. Вот пакет с необходимыми бумагами, визами и деньгами. В моем автомобиле вы доедете до аэродрома, через пятнадцать минут отправляется самолет в Португалию. Оттуда, допустим, вы поедете в Испанию. Там сумеете затеряться — там всегда неспокойно.
— Благодарю! Я многим обязан вам!
— О, не стоит благодарности. Мой патрон только великий меценат и покровитель талантливых артистов!
— Благодарю вас.
— Спешите! Дорога каждая минута. Если они придут…
Боно Рито поспешно одел дочь, схватил какие-то бумаги и свитки пергамента и вместе с Зулой выехал на Западный аэродром.
Спустя несколько минут агенты тайной полиции, прибыв на квартиру Рито, тщетно пытались арестовать человека, превращающего людей в обезьян.
Циркач таинственно исчез, вызвав многочисленные и оживленные толки возбужденной публики.
Часть вторая
МЕРТВЫЕ ПОВЕЛЕВАЮТ…
Величественный, старинный, фамильный замок, в глубине парка, в этот вечер особенно оживлен.
Из подъезжающих к подъезду автомобилей со значками дивизий и полков ловко выпрыгивают офицеры всех рангов, степенно выходят и старые магнаты с суровыми, породистыми профилями, выпархивают дамы. Среди офицеров преобладают летчики — славные птенцы «Белого орла».
Посыльные вносят огромные корзины и букеты цветов.
Героиня вечера, восемнадцатилетняя сияющая Люцина, встречает гостей. Как вокруг белого цветка, кружится рой мотыльков — молодых, блестящих офицеров, затянутых в новенькую щеголеватую форму, блестящие лаковые сапоги, с квадратными конфедератками в руках.
Молодого поручика авиации, Мечислава Сливинского, принимает особенно приветливо молодая хозяйка дома.
— Поручик! Я особенно рада видеть вас среди наших гостей… И, нагнувшись ближе, шепнула: — Любимый…
Обожгла дыханьем. Сладкое слово — «любимый»…
Сливинский почтительно приложился к руке, хотя сердце уже пляшет бешеный танец.
— Примите мои скромные поздравления, панна Люцина! Пусть девятнадцатый год вашей жизни будет еще счастливее, беззаботнее и радостнее восемнадцатого.
— Благодарю вас… — И снова добавила тихонько: — Я уверена в этом, ведь ты будешь всегда со мной, любимый.
Очаровательная музыка этих слов коснулась уха летчика, подняла на крыльях радости, стремительно взвиваясь, достигая самой вершины мечты.
— Сегодня веселый бал!
— Мне восемнадцать лет, Мечик!
— Чудное время… Лучшее в жизни. Знаю, что сегодня будет масса охотников танцевать, приглашаю заранее. Обещаете?
— Конечно, дорогой.
Висячие люстры с хрустальными украшениями рассыпаются тысячами сверкающих алмазов по залу, черным сюртукам и фракам, сверкающим шитьем и орденами мундирам, нарядным платьям, белизне прекрасных рук и плечей…
За белыми колоннами, в углах зала, собиралось высшее офицерство небольшими группками, делясь впечатлениями вечера.
— Какая красавица Люцина!
— Кто будет ее избранником?
— Признаться, красивейшая девушка.
— На конкурсе красоты она, наверно, займет первое место среди красивейших панн Познанского воеводства… А может быть, и всей Польши.
— Полковник Симон очень скромен и нигде не показывает свою дочь…
Торжественный ужин начался тостом седовласого командира округа:
— Мы гордимся, что Польша имеет таких прекрасных девушек, как наша дорогая именинница. Мы гордимся тем, что польские женщины — прелестнейшие в мире женщины! Они так прелестны, что даже меня, старого седого солдата, вводят в грех!.. Дай тебя поцеловать, Люцина!
Под веселый смех и шутки любимый командир целует девушку.
— За именинницу!
— За наших женщин! Милых женщин!!!
— За Польшу!!!
Звучат тосты, льется широкой рекой вино. Гремит музыка. Собравшиеся умеют и любят веселиться. Люди рассыпаются веером из-за стола. Вот уже первые пары кружатся в вихре штраусовских сказок, колышутся в волнах плавного менуэта; расплавленным хрусталем льется шопеновский полонез…
После опьяняющих танцев поручик с Люциной выходят на освещенную веранду и оттуда, тихонько спускаясь мраморными ступенями, направляются в парк.
Старые безмолвные липы, застыв в удивительном спокойствии, посеребренные лунным светом, прислушиваются к людскому веселью и музыке, несущейся из зала. Начавшаяся осень слегка наложила мазки своей богатой золотом и желтизной палитры на наряд обитателей парка. Теперь все здесь покрыто лунно-осенней желтизной. Вдоль длинной аллеи деревья выстроились, будто на параде. Слегка опьяненной вином и переполненной счастьем Люцине мерещится, что деревья шепчутся тоже о любви… Любовь заполняет все существо и поэтому девушке кажется, что весь мир должен интересоваться только любовью. Вот-вот кинутся в объятья деревья и затанцует весь парк в вальсе штраусовской «сказки венского леса».
— Как прекрасен мир, Мечик! Посмотри на эти каштаны и липы. Мне немного жаль их, потому что безумно люблю жизнь, движенье, музыку, а они теперь увядают… Но, может быть, деревья по-своему счастливее нас? Кто знает? Мы уйдем и побываем во многих местах, а липы будут стоять до самой их смерти. К чему я это все говорю, Мечик?
— Все это очень красиво, дорогая! Но не жалей об увядающем парке. Он зазеленеет вновь весною…
— Да, будет весна. Но где будем мы, когда он снова оденется молодой листвой?.. Скажи, Мечик, ведь мы… будем жить здесь?
