Перед обедом я отправился разыскивать своих компаньонов. Заметив группу чучел, подъехал ближе и был поражен их великолепием: на воде плавали чучела, больше похожие на фазанов, декоративных петухов и еще бог весть на кого, но только не на уток. Правдоподобные чучела выглядели жалкими замухрышками в сравнении с ними. В двадцати метрах, довольный произведенным эффектом, сидел Димка. Потрясенный столь фантастической техникой промысла, я спросил, где он достал все это. Тоном снисходительного превосходства Димка объяснил, что это его профессиональная тайна, так сказать, козырная карта в соревновании с нами. Подъехавший Илья даже потер пальцем одно чучело, думая, что Димка в шутку разукрасил их.
—С этими козырями тебе не здесь нужно садиться, —• сказал я. — Чуть подальше бы проехал...
—Куда? — спросил Димка.
—В Южную Америку... Моргунов почесал затылок и сказал, что не знает туда дороги.
— Ну а богодуловская дичь идет на твой зоопарк? — спросили мы.
— Здорово прет, окаянная! И все кряква... черная,— со вздохом добавил он, показав в угол залива.
Метрах в ста от нас у самого берега покачивались на воде какие-то птицы. Мы рассмотрели их в бинокль — это были вороны.
—Пока не видит — орет во все горло, как только глянет на чучело, так ее кондрашка хватает, — рассказывал Димка. — Глаза становятся как у совы, клюв раскроет, хочет крикнуть, а в горле какое-то бульканье. Так замертво и падает... то ли со страху, то ли со смеху.
—Ну, а чирки как?
— Шарахаются, как от ястреба, — удрученно ответил он.
—От такой фантазии шарахнешься, пожалуй, — усмехнулся Власов, разглядывая ярлыки, которые гласили, что чучела изображают шилохвостей и свиязей.
— Веселый народ там, на фабрике, — сказал Димка. — Но я им, прохвостам, отпишу, вот только домой вернусь, — пообещал он.
Пока мы готовили обед, он яростно скоблил ножом и оттирал бензином злополучную окраску, приводя чучела в пристойный вид.
За обедом мы обратили внимание на странное явление, происходившее вокруг нас. Гонимые легким ветром, по воздуху плыли небольшие белые паутинки с прицепившимися к ним мелкими паучками. Их летело такое множество, что вскоре они облепили и нас и лодки. Паучки были совсем крохотными и болтались на своих паутинках, как парашютисты на стропах парашютов. Нашествие длилось несколько часов и прекратилось только под вечер. Откуда они взялись и что это было за переселение, мы не знаем и по сей день. На вечернюю зорьку я постарался забраться поближе к Ханке. Плёс, выбранный мною, был илистым и мелководным, со множеством рачков, копошившихся на его дне. Теперь я знал, почему летели сюда утки. Это были именно те рачки, которых мне удалось обнаружить в желудках уток, убитых утром. К заходу солнца небо затянуло, подул ветер. Холодно зашумели под ветром камыши, нагоняя тоску. Неудержимо потянуло к теплу, к людям. Я вспомнил жену и свою милую трехлетнюю дочурку. Вспомнил, как она, прижавшись к матери, может распевать свою любимую детскую песенку.
В тот вечер исчезло чувство спортивной охоты — начались трудные будни промысла. Ночью мне спалось плохо. Болели плечевые суставы, и я часто ворочался в мешке. Впервые боль появилась дня три назад. Сначала я не обратил на это внимания, но с каждой ночью боль усиливалась. Утром мне требовалось не менее получаса, чтобы привести свои руки в рабочее состояние. Подобного со мной не было, и я подумал, что заболел ревматизмом.
Утром мы собрали все добытое за три дня, и уток оказалось так много, что они заняли бы все прилавки магазина «Дары тайги» во Владивостоке. Димка отправился сдавать их, мы же с Власовым разъехались к своим чучелам. В тот день на озерах заметно увеличилось количество нырковых уток. Табунки чернети, гоголей, лутков и крохалей то и дело проносились над водой. Все они хорошо реагировали на чучела, и мне не пришлось скучать. Видимо, в осеннем пролете птиц наступил такой период, когда охота стала возможной весь день. Но часам к трем дня снова поднялся сильный ветер, и мои чучела начали то и дело опрокидываться. Власов не приехал обедать, видимо решив обойтись сухим пайком. Я много охотился с Ильей Власовым и никогда не переставал удивляться его энергии. На охоте он ходил больше всех нас, на привалах всегда находил себе какое-нибудь дело. Верный себе, он и сейчас, наверное, искал свое утиное эльдорадо. Мне надоело поправлять опрокидывающиеся чучела, и я решил переехать на новое место, ближе к подветренному берегу. Пока менял стоянку, наступил вечер. Моргунов не возвращался, не было видно и Власова. После зорьки я долго искал сбитых уток, но в темноте не нашел и половины — ветер унес их к противоположному берегу.
Власов все не появлялся, тогда я поставил на керогаз ужин и начал время от времени мигать фонарем. Вскоре Илья ответил, но прошло больше часа, как он подъехал ко мне. Взъерошенный и вспотевший Власов едва переводил дух. Он все-таки нашел свое эльдорадо, но в темноте заехал в такую чащобу, что едва выбрался.
Разбудил меня Илья задолго до рассвета. Ехать ему до его места охоты было далеко. Утро выдалось тихое и холодное. Ночью ударил мороз и воду кое-где затянуло тонкой корочкой льда. Пришлось надеть ватные брюки и валенки. Чучела плавали с поясками льда и сосульками на клювах. Первые лучи солнца осветили неподвижный, промерзший камыш, скользнули по застывшей воде и принесли с собой ощущение надвигающейся зимы. Утки летели крупные — чирки куда-то исчезли. Кряквы и шилохвости были осторожны и никак не хотели подсаживаться к чучелам. Одна чернеть да лутки и гоголи без раздумий кидались к ним. Пятый номер дроби все чаще давал подранков, пришлось заменить его четвертым и третьим. Власов на открытом им озере устроил настоящую войну. Когда часам к одиннадцати он подъехал ко мне, в его лодке была целая гора уток.
Мы уже заканчивали пить чай, когда услышали моторы и увидели, как на озеро вышли две лодки. Одна из них была наша, с Моргуновым в ней, вторая, точно такая же, незнакомая. Когда они подошли ближе, я узнал районного охотинспектора Вахова, с которым раньше встречался в городе.
—Вы мне так всех уток перестреляете, — сказал он вместо приветствия, рассматривая нашу добычу.
Они пришвартовали свои лодки и перелезли к нам.
—Ты где пропадал? — спросили мы Димку.
—Воевал! — со вздохом ответил он.
— Ладно дурака валять!
—Ей-богу, правда. Володя был десантом, — кивнул он на Вахова, — а я, м-м-м, — повертел он рукой, — поддержку морскую осуществлял.
—У него до сих пор после этой поддержки штаны не высохли, — засмеялся Вахов.
—Тоже правда — согласился Димка. — Вот, вот, пощупай! — предложил он Власову.
—Бывает... От присутствия духа и доблести...
—Но, но, — выпятил грудь Димка. —Мы шашки наголо — и в атаку!
К тому, что Димка был веселым парнем, мы давно привыкли и его комедиантству не удивлялись, но на этот раз на нем была действительно влажная одежда. И мы услышали историю, удивительную для нас, будничную для Вахова и милую сердцу Моргунову. Уехав от нас, Димка быстро добрался до рыбалки, сдал уток, на обратном пути заехал в Сиваковку за свежим хлебом и вскоре был уже на Лузановой сопке. Здесь он встретил Вахова. У инспектора барахлил мотор, и он хотел просить моей помощи. Димка сказал, что запчасти у нас есть, и они начали было собираться, но поднялся ветер и пролив вспенился крупными волнами. Рассматривая в бинокль противоположный берег, Моргунов увидел выходящий в пролив бот орнитологов.
— Им-то можно идти, — подумал он вслух.
—Кому? — услышал его Вахов
—Да академикам
—Каким академикам?
—Ну, орнитологам, с академии. Они там вместе с нами были. — Моргунов опустил бинокль.
—Какие орнитологи? Что ты плетешь? — всполошился Вахов, отбирая у него бинокль. Димка рассказал ему о встрече с ними.
—Жулики это, понимаешь! — уставился на него Вахов. — Браконьеры, сукины дети...
