Вдоль стен пещеры стояло два десятка приземистых ящиков, один из них — со сдвинутой наполовину крышкой.
Сизый снова зажёг свечу, склонился над этим ящиком, пытаясь разглядеть его содержимое.
— Командир! — восторженно прошептал. — Вот же оно, золото! Так блестит, собака, что аж глаза режет! Сейчас я кусочек достану, покажу…
Ник его руку перехватил в последний момент:
— Отставить, так тебя растак! Ничего тут руками не смей трогать и под ноги гляди внимательно. Запросто могли «пятнистые» здесь всё заминировать. Ещё не хватало погибнуть в такой неподходящий момент! Лучше всего, постой пока тихонько на месте и резких движений, прошу, не делай.
Медленно-медленно, короткими шагами, Ник подошёл к дальней стенке пещеры, к тому месту, откуда начинался подземный коридор, махнул Сизому рукой, приглашая подойти.
— Видишь, у самого коридорного проёма булыжник лежит?
— Ну, вижу, — недовольно мотнул головой Лёха.
— А около него, чуть в стороне, что-то блестит, словно кусочек фольги, видишь?
— Ну и что?
— Не нукай, милый друг! Это проводок виден: тронешь этот камушек ногой, тут всё и рванёт. Понял теперь? И, клянусь здоровьем товарища Сталина, такой камушек здесь не один, наверняка, и другие имеются. А в этом подземном коридоре и растяжки повсюду стоят…
Из-за большого ящика, стоявшего у самого входа в пещеру, раздалось жалобное мычание, переходящее в тоненькое повизгивание.
Сняв пистолеты с предохранителей, подошли к ящику, Сизый заглянул за него.
— Командир, да здесь человек лежит, руки заведены за спину и связаны, ноги, похоже, тоже. Что делать?
— Вытаскивай его на свет божий. Посади куда-нибудь, — распорядился Ник.
Лёха за воротник выдернул неизвестного из-за ящика, повозившись с минуту, пристроил его возле стены пещеры.
Во рту у странной находки был кляп, на глазах — широкая повязка.
— Для начала повязку сними, — посоветовал Ник.
— Пётр Петрович! — сдёрнув повязку, сразу же завопил Сизый. — Вот вы где! А мы вас обыскались! Думали, что вас давно того, убили уже! Сейчас, сейчас я вас развяжу! Освобожу от пут тюремных, так сказать!
— Отставить! — зло приказал Ник. — С ума совсем сошёл? Он же и есть — главный предатель, а ты сразу — "развяжу"!
— Да ну, — передёрнул плечами Лёха, — какой ещё предатель? Чего удумал-то, начальник?
— Такой, ты посмотри, во что он одет!
На ногах у капитана были брюки защитного цвета с бурыми и коричневыми пятнами, заправленные в высокие ботинки со шнуровкой, на плечи наброшена такая же пятнистая куртка, не скрывающая бежевой футболки с иностранными буквами на груди.
— А почему же он тогда связан? — не сдавался Сизый. — Вон, смотри, какой у него фингал под глазом!
— Да очень просто: не поверил он приказу об эвакуации, может, Банкин плохо голосу этого Большого Джима подражал, или какой-то условный пароль существовал для такой ситуации. Наверняка спорить стал, кричать. А американцы, они ребята дисциплинированные, трепетно относятся к приказам начальства. Вот и связали. Решили: доложим обо всём непосредственно Большому Джиму, а дальше пусть он сам думает: забрать этого скандального русского с собой на шхуну или здесь в пещере оставить — пошло помирать. Что-то такое здесь произошло. Прав я, Пётр Петрович? Да вынь ты уже у него кляп изо рта!
Освобождённый от кляпа Курчавый долго и брезгливо отплёвывался, глубоко дышал ртом, закатывая глаза, мол, очень слаб, помираю…
— Так что же вы расскажете нам, товарищ Курчавый? — проникновенно спросил Ник. — Может, сказку какую, про козни коварных врагов? Про невероятное стечение обстоятельств? А? Да отвечайте уже, не стройте из себя святую невинность!
— А я вам и не «курчавый» совсем! Не смейте больше меня этим дурацким прозвищем именовать! — неожиданно заявил капитан. — «Курчавый» — это мой псевдоним, взял его себе для конспирации, когда по молодости и глупости верил в идеалы революционные. Как же: свобода, равенство, братство! Пролетарии всех стран — объединяйтесь! Чушь полная! А настоящая моя фамилия — Голицын! Да, из тех самых! Понятно вам, голодранцы?
— Чего ж тут непонятного? — поморщился Ник. — Всё даже очень просто: гнусные реалии растоптали светлые юношеские идеалы, вот вы и решили — о корнях своих вспомнить и, посыпав голову пеплом, вернуться к прежнему, так когда-то презираемому образу жизни.
— Да, всё растоптали! Всё! — Курчавый задёргал щекой. — Победила революция — и что? Голод, продразвёрстки, коллективизация, лагеря. И всё во имя светлого будущего! Потом — НЭП. И тут же многие партийцы жировать начали! У этого — жена кооператив организовала, у того — сын артель возглавил! И понеслось, и поехало: опять новая элита народилась! Есть элита, значит — и быдло есть! Потом грянул передел собственности. У вашего соседа хорошая квартира? Напиши донос на него, глядишь, и ты в эту квартиру переедешь! Не получилось, кто-то другой в квартиру репрессированных въехал? Не огорчайся, соседей этих много, может в следующий раз получиться! Ты, главное, пиши! Где же они: свобода, равенство, братство? Где — справедливость? Где, я вас спрашиваю?
— И тогда вы решили уехать из страны на поиск новых идеалов. Только не просто так, а деньжат заработав, чтобы новую жизнь с комфортом начинать, с фундаментом основательным…
— Да, решил, и не тебе меня осуждать, мальчишка! — Из глаз капитана потекли слёзы. — Да, договорился с американцами, даже контракт с их правительством заключил. Всё легально и официально: я им — прикрытие, они мне — паспорт и деньги…
Сизый наконец пришёл в себя и тоже решил принять участие в разговоре:
— А чего ж это ты тут делаешь? Чего не прикрываешь? Решили выйти из игры, надоело? Или деньжищи уже в сундук не помещаются? А как же контракт хвалёный, неужели побоку? Захотел кинуть новых хозяев, гусь лапчатый?
— Я всегда только годовые контракты подписывал, — пояснил Курчавый. — С двадцатое августа — по двадцатое. В этот раз просто решил не продлевать, не пролонгировать, ну его, надоело. Опасно здесь стало, с тех пор как он объявился, — рукой на Ника показал.
— А ведь это ты тогда, на Ладоге, Ротмистра убил, — прозрел Ник. — Мы же с ним одинаково одеты были, вот ты и перепутал. И Токарева — ты убил. И в самолёт ты взрывчатку заложил, а совсем не Мэри Хадсон. Так ведь?
Курчавый-Голицын устало прикрыл глаза:
— Я, конечно же. На Ладоге, действительно, накладка вышла: одежда одинаковая, рост и телосложение — тоже. В кого первого стрелять? Понятно, что второй успеет упасть и отползти. Не стал бросать жребий, с того, кто первым шёл, и начал, ошибся, конечно. Архангельская же операция идеально была разработана: эту рыженькую дурочку вызвал, якобы с детишками пообщаться, в топливный шланг запихал пару шишек еловых, взрывчатку термическую в твой рюкзак подбросил. Хитрая штука, срабатывает, когда температура за три минуты меняется больше, чем на три градуса. Кто же знал, что этот Маврикий Слепцов — настоящий ас и сможет самолёт на речной лёд посадить? За что Токарева и Бочкина убрал? По Токареву отдельный был запрос, из Испании. Хорошо за него заплатили. А Бочкин — способный был парнишка, начал догадываться о многом, факты отдельные сопоставлять, вот я и решил подстраховаться. А ещё там, у Паляваама, это я по лагерю с сопки из миномёта лупил, а потом на перекладных «птичках» к Анадырю ушёл. Опять не повезло! И с подводной лодкой — тоже я! Снова неудача. Живучими вы, сволочи, оказались!
