— Тут явно какое-то недоразумение, — побледнел Фремденгут, — уверяю вас.
Фламмери окончательно утвердился в своих подозрениях. Большего ему покуда и не требовалось.
— Вы не хотите быть со мноюискренним! Пожалуйста… Только надо бы вам знать, что Егорычев что-то подозревает.
— Право же, вы говорите какими-то загадками, мистер Фламмери…
— Гильденстерн доносит, — продолжал Фламмери, — что Егорычев и Смит сговорились с несколькими его односельчанами, чтобы те с мотыгами отправились с ним при первой же возможности ковыряться, в земле где-то сразу по ту сторону ручья… Как бы они не откопали в конце концов то, что Егорычев так упорно разыскивает…
— Егорычева при любых обстоятельствах следует ликвидировать! — быстро перебил его Фремденгут.
— И вдруг онапопадет в руки Егорычева…
— Его надо ликвидировать! — повторил Фремденгут. — Хотя яи не понимаю, в чем…
Цератод, несколько раз показывавшийся за время этой беседы в дверях, видимо, решил не дожидаться ее конца и решительно вошел в пещеру, полный нескрываемой ярости.
Фремденгут увидел в этом прекрасный повод увильнуть от неприятного разговора. Он вскочил на ноги:
— Я, кажется, мешаю… Мистеру Цератоду, я полагаю, требуется с вами о чем-то срочно поговорить.
С этими словами он поспешно покинул пещеру, оставив Фламмери наедине с Цератодом.
— Вы, я вижу, чем-то огорчены, дорогой мой друг? — заботливо осведомился Фламмери. — Что-нибудь случилось?
— С тех пор как мы их выпустили на волю, вас буквально нельзя оторвать от этого… от этого военного преступника!
— Фи, Цератод, вы ревнуете!
— Вы не прекрасная дама, а я не ваш юный любовник. Мы с вами союзники, сэр, а майор барон фон Фремденгут — наш общий враг!
— Пленный враг, друг мой Цератод!.. Пленный…
— Со стороны может показаться, что союзник ваш этот эсэсовец, а я ваш общий враг!..
— Мало ли что может показаться со стороны, — ласково улыбнулся Фламмери, наслаждаясь яростью Цератода. — Со стороны может, например, показаться, что вы недооцениваете соотношение сил, создавшееся у нас после ухода вашего друга Смита.
Цератода передернуло от этих слов, и Фламмери почел за благо несколько подсахарить пилюлю:
— Прежде всего, барон Фремденгут неподражаемый собеседник. Во-вторых, у нас с мистером Фремденгутом масса общих воспоминаний.
— Мы сидим на пороховой бочке. Теперь не до воспоминаний!
— Вы не можете себе даже представить, друг мой, до какой степени вы правы! Мистер Фремденгут, как военный человек, раскрыл мне глаза на истинное положение вещей. Как вы думаете, Цератод, почему Егорычев без борьбы согласился оставить Северный мыс и удобную, отлично обжитую пещеру?
— А черт его знает! Видимо, боялся как бы его здесь ночью не придушили?
— А еще?
— Вполне достаточное основание, на мой взгляд.
— У кого, по-вашему, дорогой мой Цератод, более выгодное стратегическое положение: у нас или у них там, внизу?
— Мы в неприступной крепости.
— Гм-м! Так-так… А вода? Как мы будем снабжаться водой? Вам это не приходило в голову? Они могут выставить дозор около ручья, и тогда ваша неприступная крепость превращается в высокогорную безводную Сахару.
— Вы полагаете, нас могут блокировать?
— Фремденгут и его фельдфебель — опытные военные. Имеют опыт в… э-э-э… во взаимоотношениях с мирным населением… Сам всевышний послал их нам на помощь. Они согласны быть нашим железным кулаком и бороться против тех, кого мыим укажем.
— Как бы этот железный кулак не намял бока нам!.
— Это культурные люди, друг мой. У них имеется чувство человеческой благодарности. Они понимают, что бы с ними было, если бы мы дали волю этому красному товарищу.
— Они должны видеть и чувствовать, что хозяева острова — мы с вами! — сварливо пробурчал Цератод.
На это Фламмери сказал Цератоду ласково, успокоительно, как капризному ребенку:
— Они будут видеть, будут. Только это надо делать тактично, не сыпать соли на их свежие раны… Договорились?..
— А что собираются делать сейчас наши квислинги? — спросил Цератод после довольно продолжительного молчания.
— То, что им приказано, друг мой, — ответил мистер Фламмери.
Под густым покровом ночи юный Смит задами пробрался к временному обиталищу Гамлета, осторожно перешагнул через высокий порог и прислушался. Хижина была пуста. Это не удивило мальчика. Он знал, что, кроме воинов и преподобного Джемса, все население деревни в таких случаях уже давно в пещере. И его мать, и дед с бабкой, и их старшая вдовая дочь с дочуркой Дженни, которой Боб покровительствовал, и все три его младших брата — все тоже уже были в пещере. Беспокоятся, верно, о нем. Если бы они знали, что ему теперь не страшны заклятия отца Джемса, что он сам умеет творить чудеса, что он был по ту сторону барьера в Большой мужской хижине, вышел из нее, несмотря на заклятье, и на него ни разу не обрушился гром! Эх, забежать бы в пещеру, успокоить своих, а потом уйти выполнять поручение желтобородого! Но он понимал, что его не выпустят обратно, его оставят в пещере, как и остальных мальчиков Нового Вифлеема. А разве он теперь обыкновенный мальчик? Он умеет зажигать воду, его любят и уважают желтобородый и черноусый джентльмены (что за славные люди!), на его плечах задание, от которого зависит судьба всего человечества.
Скрепя сердце мальчик остался в хижине и стал, притаившись у входного отверстия, терпеливо ждать.
Наступило утро, и воины двинулись в поход. Они прошли в двух-трех шагах от Боба под душераздирающее завывание труб и грохот барабанов.
Триста девятнадцать лет тому назад, дождливым апрельским вторником тысяча шестьсот двадцать пятого года Джошуа Пентикост, измученный лихорадкой, которую он подцепил еще во время скитаний по Ориноко, хватил двойную порцию рома. Он провалялся в забытьи сутки с лишним, но, придя в себя, решил почему-то, что проспал всего несколько часов. С тех пор на острове Разочарования дни недели исчислялись с отставанием на сутки. Сейчас воины Нового Вифлеема шли, по наущению пра-пра-правнука Джошуа Пентикоста мстить за это людям южных деревень.
Вот прошел отец Боба — Майкл Смит, длинный, очень сильный, со смешным крючковатым носом, похожим на перезрелый банан, отцов брат — дядя Джек, веселый, красивый (даже не верилось, что они с Майклом от одного отца), один из лучших рыбаков человечества. Рядом с ними, шагавшими, как и почти все их односельчане, уныло понурив головы, гордо шествовали, как и надлежит людям, особо отмеченным божественной благодатью, двое новых старейшин — Гильденстерн и Полоний.
