– Смейтесь, Василий Петрович; если бы вам случилось так… посмотрел бы я!
– Нет, брат, со мной этого не случится!
– Бог знает!
– Мой отец умер и ничего мне не оставил.
– Счастье ваше!
– Сделай одолжение, возьми это счастье в карман, а мне уступи несчастье, которое навязывает тебе на шею отец. Хочешь?
– Говорить-то легко!
– Клянусь, давай только доверенность, что предоставляешь мне получить по духовной все наследие и распоряжаться им как угодно.
– Какое же наследие, Василий Петрович?
– Какое бы ни было; не твое дело; ты оставайся служить, а я выхожу в отставку.
– Так батюшка наследие мне оставил?
– Это уж не твое дело, ты служи себе, а я поеду.
– Как можно, Василий Петрович; батюшка оставил мне наследие, а вы поедете.
– А не сам ли ты отрекся от отца?
– Как можно отрекаться от отца; я говорил только, что не причастен ни к какому делу.
– Ну да, да; а дело-то и состояло в наследии.
– Нет, от наследия я не отрекался.
– Э, брат! губа-то у тебя не дура! А знаешь ты пословицу, что такому сыну, как ты, не в помощь богатство.
– Уж очень в помощь: не все же так жить… Я намерен жениться!
– Женись, да женись на какой-нибудь дуре.
– Это для чего?
– А для того, чтоб дети были умны.
– Это почему?
– Ты учился математике?
– Учился.
– Ну, так должен знать, что и минус на минус дает плюс.
– Не понимаю; математика давно уж из головы вышла. Яликов разгулялся.
– Эй, Курдюков! – крикнул он.
– Чяво изволите? – спросил вошедший денщик.
– Вели-ка, тово… – сказал Яликов, ходя по комнате и потирая руки.
– Чяво?
– Вели-ка, тово… – повторил он.
– Чяво, – повторил денщик.
– Ну, как оно?… тово…
Денщик стоял в ожидании решения, чего потребует его благородие.
– Барин твой с ума сошел, – сказал полковой адъютант, – покуда придет в себя, дай мне чаю.
– Да! чаю! – сказал Яликов.
– Насилу надумался!
Яликов был вне себя. В первый раз воображение его вырвалось из-под спуда привычных служебных понятий и начало строить ему мир вне службы; но так как матерьялов для этой постройки в голове Федора Петровича было очень недостаточно, то на первый случай матерьялы были заняты из сказочного мира. Федору Петровичу мерещилось, что он ведет Доню в свои волшебные палаты.
– А, Доня, каково?
И Доня дивится, говорит: «Ой, то квартырочка! який на пане червонный жупан!»
– Що, Доню, хочешь грошей? хочешь медвины? хочешь музыку слухать!… Гей! – вскричал Яликов во все горло.
– Что ты кричишь во все горло? – прерывал мечты его полковой адъютант; а денщик вбегал и спрашивал: «Чяво прикажете?»
– Вели-ко… тово, – говорил Яликов, очнувшись от бреда.
– Чяво? – повторял денщик.
– Чяво! вылей ему ведро на голову! Ну, брат, ты спятил, Яликов.
– Да я все думаю, Василий Петрович, каким образом подавать в отставку? Я никогда не подавал, не знаю, как это делается.
– Верхового коня подаришь? так я тебя выпровожу, сперва и отпуск на двадцать восемь дней с отсрочкой, а потом в отставку.
– Подарю, ей-богу подарю!
– Ну, ладно.
Полковой адъютант устроил все как следует, и чрез несколько дней Федор Петрович Яликов отправился в путь.
Сам бы он не умел принять и наследства; но нашлись добрые люди, которые ему помогли в этом. За исключением разных расходов, Федору Петровичу очистилось более двухсот тысяч наличных да именьице душ в триста. Деньги лежали и Опекунском совете; и вот он отправляется благополучно в Москву.
Въезжая в Москву, Федор Петрович невольно смутился; что-то страшно стало; ему казалось, что он приехал в какой-то иноземный город, в тридесятое царство; а денщик его, Иван, дивясь на огромные домы, поминутно вскрикивал:
– Э! Федор Петрович, извольте-ко посмотреть, какие казармы! Э! еще больше! Э! коляска-то, словно полковничья!…
Ил роду-то, народу-то! А что, брат почтарь, ярмонка, что ли, тесь? а? Эвона! наш брат, солдатик!… А что, брат служивый, здесь полковая квартира, что ль?
– А где ж барин остановится-то? – спросил ямщик Ивана.
– Разумеется, на постоялом дворе; где ж барину останавливаться-то, как не на постоялом дворе.
– Вестимо, у нас славный постоялый двор.
Прокатив через всю Москву, ямщик и привез Федора Петровича на постоялый двор, на другом краю Москвы.
Федор Петрович молчал от недоумения, куда он заехал; а Иван дивился вслух:
– Вот уж штаб-квартира, так штаб-квартира! Ехали, ехали! Да скажи ж, брат, кто ж это живет в больших казармах-то! Неужто все штабные?
– В казармах полковые живут.
– А вот в той, что со столбами-то? Да, да, и позабыл: ведь ты уж говорил, что там конская скачка, манеж то есть. Э! Федор Петрович, смотрите-ко, кони завезли на крышу зарядный ящик! Постой, постой! Федор Петрович, смотрите-ко!
– Да это киатер, то не настоящие лошади, – сказал извозчик.
– Да что ж это правит-то не солдатик, а трубочист? К чему ж это туда завезли? а?
– А кто ж их знает? чай вывеска, дескать: здесь на конях скачку производят.
– Вот что!
На постоялом дворе Федора Петровича угостили по-русски, чем бог послал: сперва чайком с московскими калачами, а потом предложили поужинать щец да жареной говядинки. Это все еще было нам с руки и привычно; но наутро предстояло Федору Петровичу отправиться в Опекунский совет отыскать там рекомендованного ему чиновника и при помощи его получить по билету часть денег.
Федор Петрович был вне себя, собираясь в этот поход.
– Да не прикажете ли, сударь, извозчика, – спросил хозяин, – пешком до города далеко; дрожки или коляску? у нас здесь славные извозчики.
Сначала Федор Петрович испугался было предложения коляски: ему и на дрожках еще не случалось ездить; а в коляске ездит только полковой командир; но потом одумался: эка беда, мы и сами в коляске поедем!
– Коляску!
– Как же, сударь, прикажете мне сзади ехать? – спросил Иван.
– Конечно уж; кто ж в коляске без человека ездит.
Вот и поехали. Денщик не привык на запятках стоять, ведь это не во фронте: обеими руками он вцепился в задок коляски и налег на него боком. Ему хотелось подивиться вслух на все необычайные встречи; но он боялся разинуть рот, чтоб не слететь. Только раз не вытерпел, толкнул Федора Петровича сзади, вытянулся, чтоб сказать ему на ухо: «Генерал, сударь, какой-то едет!…» да чуть было не ввалился в коляску. Федор Петрович был объят каким-то страхом. Ему казалось, что все и него смотрят и кто-нибудь встретится да крикнет: «А! Это вы, сударь! я вам дам разъезжать в колясках!»
Подъехав к Опекунскому совету, Федор Петрович с тайным трепетом в душе вышел из коляски. Войдя в залу, прежде всей толпы народу он увидел генеральские эполеты, вздрогнул и остановился у входа. Он не пришел в себя до тех пор, покуда не выбыли из толпы страшные чины и не остались только ходячие и сидячие фраки, кафтаны, бороды, салопницы и иное бабье.
