Но Ангелина Ефимовна потребовала пройти чуть дальше к северу, она хотела видеть с высоты птичьего полета вулкан.
Ермак повернул ручку управления влево, а потом к себе. Вертолет легко повернул и взмыл вверх. Мы стремительно пронеслись над острой, скалистой вершиной. Далеко внизу, в страшной глубине почти черного, отвесного ущелья, пенилась узкая горная река. Вырываясь из ущелья на простор долины, она сразу широко и свободно разливалась между огромных камней.
Необитаемы были эти места и суровы — белое пятне на геологической карте. И горы эти, и реки, и величественное плато, еще безымянные, ждали своих открывателей. Параллельно пересеченному нами хребту тянулась черная, как антрацит, долина, резко выделяющаяся среди зеленых и пестрых склонов гор. Вертолет пролетел над черной долиной, покрутился, как птица, над высокими, мрачными горами и замер в воздухе. Под нами поднималась гигантская воронка с зияющим крутым кратером. От нее и начиналась черная каменная река, залившая дно долину—лавовый поток.
— Вулкан! — заорал я во все горло, совершенно потрясенный.
Ангелина Ефимовна впервые глянула на меня благосклонно.
Ермак беспощадно повернул назад, не слушая воплей профессора.
— Горючее! — крикнул он.
Покрутившись над плато, Ермак перевел вертолет на режим планирования и «произвел расчет на посадку». Прежде чем окончательно приземлиться, осторожный Ермак подержал вертолет на высоте двух метров, огляделся внимательно и лишь тогда поставил машину на колеса.
Отец выскочил первым, я — за ним. Мы стояли на плато. Сколько раз я о нем слышал, сколько видел его во сне — загадочное, пугающее, первобытное.
…Не так давно я со своим приятелем, одноклассником Вовкой, был на выставке картин американского художника Рокуэлла Кента.
Его гренландский цикл!.. Я как увидел, так и застыл. Вовка ждал, ждал меня, рассердился и ушел домой. А я был до самого закрытия. Дело не в сходстве ландшафта, но такие картины Кента, как «Гора, отражающаяся в воде», «Пасмурный день», «Охотники на тюленей» и, в особенности, «Пролив Адмиралтейства», передавали самый дух плато, как бы его сущность. Что-то мрачное, суровое, недоброжелательное к людям таилось в этом плато…
Угрюмые, обрывистые скалы, отражающиеся в совершенно прозрачном озере, издали походили на стариков, державших совет на берегу. Иногда скалы заволакивал пар, выходящий из воды, и тогда казалось, что «старики» наклоняются друг к другу. А гребни гор с выступающими жилами гранита были похожи на зубчатые стены средневековой крепости, придавая какой-то мрачный и фантастический отпечаток всему ландшафту. Покрытое мхом и редким лесом, плато круто обрывалось на юго-востоке. Дальше синела сплошная бесконечная тайга, прорезаемая заснеженными горами…
Мы еще не осмотрелись как следует, а Ермак уже стал нас торопить ставить палатку. Он хотел устроить нас получше до своего отъезда. Он и место выбрал для палатки — в затишке, под скалой.
Сначала мы выгрузили из вертолета все снаряжение и сразу стали рыть котлован для палатки. Отец хотел поставить пока временную палатку, но Ермак настоял на стационарной. Ему хотелось нам помочь. Отец, наверное, рассудил, что пара лишних мужских рук не помешает, и уступил.
Палатка получилась уютной. Двойная, натянутая на деревянный каркас, с настоящими окнами, дверями и даже сенями. Мы ее наполовину врыли в землю. Чтобы войти, надо было спуститься на четыре ступеньки.
— Землянка! — сказала Валя.
— Ничего! Зато теплее будет, — усмехнулся Ермак.
Кудесник принимал самое деятельное участие в хлопотах — тявкал, носился взад и вперед и путался у всех под ногами, пока Бехлер не вытянул его веревкой. Тогда он обиделся и отошел. Я тоже обиделся, но ничего не сказал.
Я помогал как мог, чтобы никто не сказал на меня: обуза! Подтаскивал вещи, искал то молоток, то гвозди, которые куда-то исчезали, бегал за водой — мы с Валей сразу отыскали неподалеку ручеек хрустально чистой воды, вытекающий из-под горы, — разжигал костер, собирал топку для костра и помогал маме варить для всех уху на обед. Под конец так устал, что высунул язык не хуже Кудесника. Даже папа обратил внимание и приказал мне успокоиться и посидеть. Остальные давно уже уговаривали меня отдохнуть.
Оказывается, мы с собой и мебель привезли раскладную: два стола, кровати, стулья. Все это аккуратно расставили в палатке с земляным полом. Валя сказала, что найдет глину и вымажет пол, как это делают в деревнях на Украине. А Ермак пообещал достать в Магадане линолеум, чтобы было теплее ногам и мыть легче.
Как только мы пообедали (или поужинали?), сразу легли спать: очень устали, просто из сил выбились. Солнце не заходило ни вечером, ни в полночь, а только чуть коснулось макушек «стариков» и опять покатилось по небу с севера на восток — огромный, чуть сплюснутый розоватый шар. Мы легли в палатке, а Ермак спал в вертолете.
Неугомонный пилот разбудил нас через пять часов… чай пить. Он уже приготовил нам завтрак: нажарил свежей рыбы, закупленной в Крестах. Пока все ели без особого аппетита — не выспались. Ермак обсуждал с отцом, как смастерить баньку. После завтрака мы взяли пилы, топоры и отправились в ближайший лес на заготовку бревен для бани.
А Жене Казакову нужно было подыскать пару подходящих деревьев под гелиограф и актинометрическую стрелу.
Никогда я не думал, что в этих краях может быть так хорошо!.. Мы спустились с плато по высокой, но достаточно пологой седловине и очутились в лесу. Сразу стало жарко, остро запахло травами. Воздух буквально звенел от гомона и стрекотания кузнечиков, словно мы были где-то на Ветлуге или Волге, а не в Заполярье. Кузнечики так и выпархивали из-под ног, трепеща ярко-красными надкрыльями. Под высокими лиственницами в яркой траве розовел иван-чай, синели колокольчики и какие-то неизвестные желтые цветы, похожие на астры. Я сорвал цветок и понюхал — пахло ванилью.
Мы прошли еще немного, ив просвете деревьев сверкнула река Ыйдыга. Необыкновенно чисты и свежи были ее желтые отмели, быстро струилась вода, такая прозрачная, что до самого дна видна была каждая кружащаяся веточка, каждый камешек. Стаями ходили хариусы. Селиверстов и моя мама — оба страстные рыболовы — пришли в неописуемый восторг. Первый раз я видел Селиверстова таким возбужденным; обычно он молчалив, кроток и грустен.
Мы быстро напилили деревьев и, нагрузившись, как лошади, вернулись на плато тем же путем через седловину. Наскоро закусив и выпив чаю, стали ставить баню и радиостанцию. Провозились До часу ночи, благо солнце светило как днем,
Когда строительство было закопчено (остались кое-какие недоделки) и все буквально валились с ног, помышляя только о сне, Ермак стал прощаться. Я подумал, что вот он сейчас возвратится в город, а мы останемся здесь… Кучка людей в самом сердце гор — на сотни километров вокруг ни одного жилья, ни одного человека. Только дикие звери и птицы.
