Мотя вышел из комнаты. Документы и оружие он взял с собой. Нашел толстую палку и накрепко запер дверь. Палку вогнал в проем ручки так, что даже хозяйка без мужской грубой силы не вытащит. Вышел на крыльцо. Может быть, Машкевич дома? Проходя мимо сарайчика, дверь которого была распахнута, Левушкин увидел хозяйку, кормившую кур, и остановился. Его ещё сотрясал озноб после прочтения записки, которую он взял с собой. Это была уже настоящая улика. Даже если б ничего больше не было, а была бы эта записка, и тогда всё стало бы ясно. Потому что свой никогда бы таких записок составлять не стал.
— Прогуляться? — спросила хозяйка.
— Да, воздухом подышать, — кивнул Мотя.
— А товарищ ваш?.. Цып-цып-цып!..
— Отдыхает, просил не тревожить, — стараясь сохранять беззаботность вида и голоса, улыбнулся Левушкин.
— Устает он за баранкой, — согласилась Ольга Алексеевна. — Мой тоже уставал на паровозе. Нелегко, видно, машины эти гонять!.. Цып-цып-цып!..
— Да, сила нужна, — кивнул Мотя.
— Вы на пруд сходите, там девушки у нас гуляют, познакомитесь, — слегка порозовев, предложила Ольга Алексеевна.
— Спасибо, схожу, — откликнулся Мотя, уходя от сарая.
— А что, дело молодое, — продолжала, занятая своим делом, хозяйка. — У нас хорошие есть дивчины!..
Мотя вспомнил о Тасе и вздохнул. Знала бы она, как ему тут нелегко… Мотя вспомнил о Морковиной с нежностью и подумал: «Возьму бандитов и женюсь… Интересно, умеет она борщ варить?.. Борщ — это действительно вещь. Особенно с перчиком…»
VIПрибежав в отдел, Мотя обнаружил там одного дежурного. Себя открывать он не решился и, назвавшись Петром Петровичем, старинным другом Семенцова, спросил, где можно его увидеть. Дежурный равнодушно оглядел Мотю, заявив, что товарищ Семенцов уже неделю назад, как выехал из города в район по делу о хищении зерна в коммуне «Трудовой путь» и приедет завтра-послезавтра.
— Это точно? — удивился Мотя.
— Как то, что вы стоите передо мной, — усмехнулся дежурный, облизнув полные губы. — Я сегодня говорил с ним по телефону!..
— А где милиционер Машкевич сейчас? — снова спросил Мотя.
— У нас такого нет, — отрезал дежурный.
Перед ним на столе тикали часы, и дежурный, вооружившись лупой, что-то стал поправлять в них, не желая, видно, более тратить времени на пустой разговор.
— Как это нет? — помолчав, удивился Мотя. — А я знаю, что есть! — Левушкин точно вспомнил указание Дружинина о том, что рядом с домом вдовы поселится милиционер Машкевич, который будет держать связь между ним и Семенцовым.
— Вам что нужно, гражданин?! — рассердился дежурный. — А ну-ка, предъявите документы?!
Он снял лупу, поправил ремень и поднялся.
— Николай Кузьмич Бедов, — представился он. — А вы кто будете?..
Николаю Кузьмичу перевалило уже за тридцать. Был он по всему человек сугубо гражданский и в милицию попал скорее по призыву, а не по истинному призванию.
— Что это у вас там, в кармане? — Дежурный указал на оттопыренный Мотин карман, в котором лежал наган, изъятый Левушкиным у Волкова.
— Наган, — плохо соображая в происходящем, отозвался Мотя.
— Чево? — не понял дежурный.
— Наган, вот! — Мотя вытащил наган. Дежурный так и обмер, глядя на оружие. Рука его медленно двинулась к собственной кобуре, но Мотя строго предупредил:
— Сядь! Руки на стол! Ну?!
Дежурный выложил дрожащие руки на стол. Лицо его пошло красными пятнами.
— Где Семенцов? — спросил Мотя.
— В ка-ка-ка-ка… — заикаясь, начал он.
— В коммуне «Трудовой путь», — подсказал Мотя.
— Да! — выпалил дежурный, выпучив глаза.
Делать было нечего, пришлось доставать свое удостоверение. Дежурный долго не верил, а, поверив, повторил то же самое: начотдела в коммуне «Трудовой путь», а милиционер Машкевич в списке личного состава оперработников не значится.
Оба эти сообщения вконец подкосили Мотю. Он рухнул на лавку и стал соображать. Но мысли ворочались с таким трудом, что через минуту Мотя вспотел. Да и мыслей-то, собственно, не нашлось, так, завалящий, но ядовитый вопросик: а кто же враг в данной ситуации?..
Он вспомнил рассуждения Павла. В его доводах был резон… А что, если?.. Семенцов на выезде, значит, кто-то принял телефонограмму об их приезде, его не известил, а сам, назвавшись Семенцовым, действует от его имени. Да и как мог Семенцов ссылаться на Машкевича, коли такой в списках не значится?! Значит, Дружинин говорил не с Семенцовым. Стоп! Тот, говоривший, вполне мог называться Семенцовым и говорить якобы от его имени! Поэтому он скрывается, а их сторожит Машкевич, подсунув им бабенку, пока настоящий Семенцов расследует какое-то хищение о зерне. А записка? Записка! Стоп! Кто такие исчерпывающие данные, даже со словами «н-да» и «значит», мог дать Паше, кроме Ивана Петровича Дружинина! Дурак, ну дурак! Нет, надо ещё поискать такого остолопа, каким оказался Мотя! Стыд и позор красному командиру Петру Левушкину, что родил такого дурня! Лихо! Что же выходит? Выходит, что шофер, как верно определил Павел, бандит, внедрен лже-Семенцовым, он же предложил нелепый план, чтобы отвести все боевые силы в засады, оголить охрану банка и спокойненько его взять!.. Лихо, лихо!..
От этих мыслей у Левушкина поднялся жар, и ему натурально сделалось плохо. Нет, немедля его надо убрать из уголовного розыска и переводить на завод, так как с такими куриными мозгами только грузчиком работать…
Мотя отвалился к стене, и дежурный, наблюдая странную такую картину, налил из бачка кипяченой воды и протянул Моте.
— Плохо вам, товарищ областной оперуполномоченный? — испуганно спросил он.
— Да, плохо, — прошептал Мотя.
— Доктора, может?
— Нет, доктора не надо… — Мотя вздохнул, выпил воды. Не оправдал Левушкин доверия. Ошибка за ошибкой. Что делать?.. Не раскисать же, не пускать себе пулю в лоб, когда столько бандитских сволочей ещё разгуливает по земле!.. Надо повиниться перед Павлом!
Мотя решительно поднялся и помчался обратно во флигель вдовы паровозного машиниста Боровчука. Влетел на крыльцо. Палка была на месте. Мотя с трудом её вытащил, занозив руку, распахнул дверь. Смятая постель, распахнутое окно… Мотя сразу же представил, как Волков, связавшись с Дружининым, обрисовал ему глупейшее поведение Моти, и сердце отважного бойца похолодело от ужаса. А вдруг они будут считать его «провокатором», о котором говорил Дружинин? — эта мысль ожгла Мотино сознание, и он, чтобы не рухнуть, опустился на порог. Он представил себе отчаяние Таси, радость Сивкова, который теперь уж свободно покорит сердце Анфисы, Путятина, сраженного столь злодейским ударом. А Федька, Иван Петрович, Вахнюк! И все они будут повторять: надо же, сын красного командира Петра Левушкина!
