— Я хотела увидеть, как вы проснетесь.
— Вот как, подсматривать! — с шутливой угрозой проговорил Ичиро, привлекая к себе.
— Не надо, милый, — слабо запротестовала она, — пора идти на службу…
— Плевать на службу, плевать на всё! Я теперь буду с тобой в любое время суток.
Ацуко, счастливо засмеявшись, прильнула к нему.
* * *
Позже, когда они сидели за столиком и пили чай, Эдано, покончив со своей чашкой, решительно сказал:
— Я задержусь ещё на один день, чтобы нам уехать вместе. В Кобэ тоже много магазинов, и тебя возьмут в любой. Дадим телеграмму Саваде, пусть подыщет квартиру получше. А сегодня занесем списки в комитет и пойдем в парк Уэно: сейчас там цветет сакура.
— Я согласна, милый, — подняла на него свои большущие глаза Ацуко, — но вам ведь надо повидать отца.
— Конечно. После обеда мы поедем к нему вместе. Я хочу, чтобы он познакомился со своей невесткой.
— Со мной? — растерялась Ацуко. — Но удобно ли? Так, сразу…
— Удобно, даже очень. Отец у меня славный, и, я уверен, он тебе понравится.
— Спасибо, милый…
* * *
Они долго бродили по парку. Не обращая внимания на смущение своей спутницы, Эдано не отпускал её ни на шаг и всё время пытался держать за руку, которую она мягко, но настойчиво отбирала у него.
— Неудобно, милый, на нас смотрят.
— Ну и пусть смотрят, пусть завидуют, — беспечно отвечал Ичиро.
На них действительно обращали внимание, иногда даже оглядывались. Эта молодая пара была так откровенно счастлива, что некоторые, очевидно, действительно завидовали им.
Они остановились у розовых облаков цветущей вишни и долго любовались ею. Рядом останавливались другие посетители, иногда целые семьи, благоговейно смотрели на сакуру и так же молча уходили.
«Цветы сакуры, — думал Эдано, — сколько легенд и преданий связано с ними, один только дед знает их тысячи. Поколения предков влюблялись в эти розовые облака. Очарованию цветов сакуры поддавался и надменный князь, проезжавший мимо во главе свирепой дружины, и бедняк, тащивший вязанку хвороста на плече. Жестокие правители тоже использовали в своих целях всеобщую любовь к цветущей вишне: «Воин падает на поле битвы во славу императора, как опадают лепестки сакуры». Тайные враги в лагере для военнопленных тоже назвали свою шайку — «Кровавая вишня»…»
— О чём вы задумались? — слегка прижалась к нему Ацуко, предварительно убедившись, что никого около них нет.
— Я думал, как много связано у нашего народа с цветами сакуры, теперь и для меня её цветы будут символом счастья.
— В стихах цветущая сакура всегда стоит рядом со словом «любовь».
— Прочитай что-нибудь.
— Я мало помню и читаю плохо.
— Но всё-таки.
— Хорошо, только не смотрите на меня.
Лишь там, где опадает вишни цвет, —
Хоть и весна, но в воздухе летают
Пушинки снега…
Только этот снег
Не так легко, как настоящий, тает!..
— Хорошо, — одобрил Эдано. — А кто написал?
— Право, не помню, какой-то старинный поэт.
— Хороший поэт, но ты говорила, что непременно будет про любовь. Ты знаешь такие?
— Знаю, — лукаво взглянула на него Ацуко. — Послушайте:
Ты стал другим иль всё такой же ты?
Ах, сердца истинного твоего никто не знает!
Прошло немало дней,
Но вот цветы…
Совсем по-прежнему они благоухают!
— Ацуко, — серьезно сказал Эдано, — я никогда не забуду этого.
Она подняла побледневшее лицо и прошептала:
— У этих цветов клянусь вам, что буду хорошей матерью вашему сыну!
Неожиданный порыв Ацуко смутил и растрогал Эдано. Он сильнее прижал её к себе и так же тихо ответил:
— Верю!
А затем, отпустив её, пошутил:
— Я надеюсь, конечно, что Сэцуо не долго будет одиноким. Иначе дед тебя не признает. Он у меня такой…
7Они не спешили, хотя Ацуко несколько раз мягко напоминала о том, что ему надо успеть повидать отца.
— Не волнуйся, — так же мягко успокаивал её Ичиро, — успею. Я люблю отца, хотя, так уж сложилась жизнь, мало его знаю. С нами жил он, когда я мальчонкой был, а взрослым только сутки и видел. Между этим — долгие годы он был для нас мёртв. Нас обманули полицейские, солгав, что отец умер.
— Почему же теперь вы редко видитесь? — не удержалась Ацуко.
Ичиро промолчал, вспоминая время, прожитое после возвращения из России, приезд отца с новой матерью, их долгую беседу, когда они заново узнавали друг друга и когда отец вновь обрел сына, а сын отца.
— Ты права, — раздумчиво согласился он. — Я действительно плохой и непочтительный сын. Придется учиться и этому. Может быть так случилось потому, что мать и отца мне заменил дед. А отец… Он старый коммунист, функционер партии, на которую сейчас ополчились все — наши власти, американцы… Отец отдал партии всю жизнь и будет таким до конца.
— Вы ведь тоже коммунист теперь.
— Да, — сжал её руку Ичиро. — Коммунист. В одних рядах с отцом. Но что я такое? Я только учусь быть коммунистом. А отец… Его не сломили двенадцать лет сэндайской тюрьмы. И знаешь, что он мне сказал? Самым горьким для него было узнать, что его сын стал камикадзе. Я до сих пор чувствую себя виноватым перед ним.
— Не надо так. Вы не виноваты, — горячо возразила Ацуко. — Вас обманули, нас всех обманули. Разве мы что-нибудь знали, понимали?..
Смутившись, она умолкла, потупив голову, и только дрожащие её пальцы в руке Ичиро показывали степень её взволнованности.
«Вот ты какая… — в который раз подумал Ичиро. — Намико тоже стала бы горячо отрицать какую-либо вину за мужем, но никогда бы вот так не сказала «мы», с такой горячностью и убежденностью. Какие они разные!» С самого утра Ацуко раскрывалась перед ним всё новыми, неизвестными ему сторонами характера, души. И чувство любви к ней охватывало со всё растущей силой.
Он не забыл Намико, её преданность и самоотверженность. Но она в прошлом, пережитом. И если души людей после смерти действительно обитают где-то там, в выси, то любящая душа Намико порадуется за мужа, за то, что на его пути встретилась такая, как Ацуко. Ведь только что, перед цветами сакуры, она поклялась быть хорошей матерью сыну Намико…
— Вы сейчас далеко от меня, милый. Вы думаете о ней, да? — услыхал он взволнованный голос Ацуко. Её глаза смотрели на него тревожно, вопрошающе.
Кровь прилила к лицу Ичиро.
— Да, — честно признался он. — Я думал, что душа Намико сейчас радуется — у её сына будет такая мать.
