— Мама, перестань! Василий слишком далеко зашел. Он враг, непримиримый враг революции. Он — уголовный преступник, убийца.
— О боже! — воскликнула женщина.
Она не могла понять страшные слова сына. Нет, нет! Василия оклеветали, оговорили, а он гордый, он не станет оправдываться. Чтобы убедить мать, Николай даже показал списки тех, кого намеревались заговорщики расстрелять сразу же после захвата власти. Эти списки составил Василий, почерк тому свидетель. И первым в списке значился Николай Рагозин.
Мать словно окаменела.
— Верьте Николаю, — услышал Николай вдруг хорошо знакомый голос.
В дверях стояла Марина. Они не заметили, как вошла девушка, как стала, прислонившись плечом к двери.
— Верьте ему, — снова повторила она.
Николай хотел, чтобы Марина вышла, но она покачала головой и подошла к матери...
— Я тебе ничего не говорила, Николай. Скажу теперь... Сегодня я видела, как проводили по коридору твоего брата. Я не знала, кто это, и спросила дежурного. И знаешь, Николай, знаешь...
Марина запнулась, потому что видела, как, ожидая чего-то страшного, побелел Николай.
— Не волнуйся, но вспомни: когда в тебя стреляли, я оглянулась.
— Да... — выдохнул Николай.
— Оглянулась и увидела лицо стрелявшего... Это был твой брат. Это он хотел убить тебя!
Наступило тягостное молчание. Первой заговорила мать Николая.
— Я верю вам... — Она встала и медленно пошла к двери. У самого порога остановилась, еще раз взглянула на сына и вдруг спросила: — Ты знаешь, как тебя прозвали в городе?
— Знаю, — ответил он. — Ну, а кто впервые назвал мне имя Робеспьера? Кто с восторгом рассказывал мне, малышу, о восстании парижан?
— Значит, я тебя воспитала таким. Прощай, Ники!
Женщины вышли, а Николай долго еще стоял посреди кабинета...
Последних участников контрреволюционного заговора арестовали в ночь с шестого на седьмое ноября 1918 года. Трудящиеся города радостно встречали первую годовщину Великого Октября, не подозревая, какую жестокую расправу готовили им белогвардейцы.
Предвидения чекистов во многом оправдались. Те, кто был вовлечен в «офицерский батальон» из-за своей политической неграмотности, разобрались, что к чему. Многие приходили в ЧК с повинной, обещали вернуться к труду, не причинять вреда новой власти.
Малиновского, Орлова, братьев Тихомировых отправили в Москву. Нити их преступной деятельности вели далеко за пределы Владимира. Следствие по делу этих преступников было передано в Москву, в ВЧК.
Т. ВОЛЖИНА, Н. ПРОКОПЕНКО
ПЕРСТЕНЬ С РУБИНОМ
Суд удаляется на совещание...
Подсудимый опустился на место, поднял седую голову, быстрым движением поправил старинное пенсне, поднес к глазам руку, разглядывая перстень на ней, громко дыхнул на красный камень и пальцами другой руки несколько раз повернул кольцо.
На дряблом лице мелькнула ироническая усмешка. Он что-то пробормотал и оглядел сидящих в зале, словно отыскивая кого.
На него в упор глядела женщина, обезображенная не столько старостью, сколько редким уродством. Ее левая лопатка неестественно высоко торчала на горбатой спине. На темной повязке, перекинутой через почти отсутствующую шею, покоилась безжизненная рука с тонкой, бледной кистью. Вторая рука опиралась на костыль. Ноги прикрыты старомодным длинным платьем. С изуродованного шрамом лица смотрели немигающие светлые глаза. И непонятно было — чего в них больше: гнева, презрения или жалости.
Лицо подсудимого напряглось, брови сдвинулись. Сколько дней и ночей стоит перед ним этот немигающий взгляд? Фамилию старухи он слышал во все время следствия, но она ему ни о чем не говорила. Эта горбунья, некая Анна Ивановна Липатова, была главным свидетелем обвинения.
Да! То, что она говорила в суде, имело место в его жизни. Но эту женщину он не помнил. И тем не менее она привела его в этот зал!
Очередная ревизия в сберкассе прошла удачно. Иван Андреевич возвращался домой «длинной дорогой», как называл он прогулку по Чистопрудному бульвару.
У двери квартиры ему не захотелось рыться по карманам, чтобы достать ключ, он нажал кнопку звонка и не отпускал ее, пока за дверью не громыхнула цепочка, не щелкнул замок.
— Требователен и нетерпелив, как капризный ребенок, — отворяя дверь, проговорила пожилая женщина.
— Все верно, сестричка. Требователен, как ревизор. Нетерпелив, как голодный. Капризен? Это не про меня. А ребенок? Нет! Юноша! Вот на это согласен!
Отряхивая снег с шапки и пальто, Иван Андреевич глянул на себя в зеркало. Подтянут, строен, лицо гладкое... Поднял большую холеную руку с перстнем на пальце, фукнул на красный, как капля крови, камень... Что ни говори, а выправка — вещь хорошая!
Он переодевался в своей комнате, когда в квартире раздался длинный звонок.
Он слышал, как сестра прошаркала в прихожую, с кем-то разговаривала, что-то искала. Потом хлопнула дверь, а сестра все не шла.
— Нина, кто там?
— Почтальон, Серж. Принес заказное письмо. Я вот вскрыла, но ничего не поняла. Какой-то листок...
— Ну-ка, дай сюда... Но оно же адресовано мне! Сколько раз я просил не вскрывать мои письма! Это, во-первых. А во-вторых, где письмо?
— То-то и странно... Я думала, что выронила, когда вскрывала... Но я обшарила всю прихожую. И вот — только этот листок...
Иван Андреевич вертел в руках листок календаря.
— Только это? Заказным? Что за чепуха! Ты наверняка выронила письмо!
— Да нет же! В конверте больше ничего нет!
Иван Андреевич сам прошел в прихожую, тщательно осмотрел ее и вернулся в комнату.
— Ничего не понимаю, — проговорил он.
— А что там написано? — спросила сестра.
— Где?
— Ну, на листке...
Иван Андреевич начал читать текст, набранный мелким шрифтом под черной цифрой. В глазах у него зарябило, запрыгало, горло вдруг перехватило, лицо покрылось пятнами. Широко раскрывая рот, он судорожно глотал воздух.
— Что с тобой? На тебе лица нет!
— Воды! Валидол! Скорей!
Женщина бросилась к шкафчику, плеснула на сахар лекарство. Иван Андреевич глубоко вздохнул и перевел дыхание.
Сестра, сдвинув очки на лоб и близоруко щурясь, поднесла листок к самым глазам, стараясь разобрать написанное.
— Не надо, — сказал Иван Андреевич, отбирая злополучную бумажку.
— Что тебя так взволновало? Что там написано?
— Только то, что я прочел.
— Ну и что?
— Ты помнишь, какое сегодня число? Вот это! — показал он листок. — Ты поняла?
— Но, Серж...
— Серж, Серж... Вот этим листком мне и напоминают, что я Серж...
Сестра схватила себя за щеки.
