Ветер не выл, а ревел. Под свинцово-серым небом волны неслись на корабль со страшной злобой, тряся и швыряя его как щепку.
К полудню двигатели стали то и дело барахлить.
Мне кажется, происходило это от морской волны. Быть может, однако, виной всему низкий уровень масла и огромный вес разгуливавших по палубе волн. Возможно, это произошло и оттого, что наши винты свободно вращались в воздухе. Но, может быть, лодке просто стыдно за нас… Как бы там ни было, обороты двигателей стали постепенно падать.
Мы с Хоскинсом посмотрели друг на друга. В таком ужасном море падение скорости вращения винта оборачивается обычно катастрофой.
— Придется повернуть обратно! — крикнул я Хоскинсу, снова спрятавшись за рулевую рубку, иначе ветер не давал говорить ни слова. — Вдруг двигатель наберет обороты, если пойдем по ветру.
Хоскинс напряженно уставился на меня. Он начинал бояться моря. Мы находились в двадцати милях к югу от Нидлза, в двадцати милях от ближайшего убежища. Чтобы достигнуть его, предстояло развернуть KЛ-1087 кормой к взбесившемуся морю, принять на корму всю силу свирепого шторма. Даже если бы удалось удачно развернуться, все равно мы страшно рисковали, идя впереди волн, каждая вторая из которых перекатывалась через рубку.
И все же развернуться необходимо. Если не сделать этого возможно скорее, мы неизбежно пойдем ко дну.
Я стал разворачивать лодку на 180 градусов, и мне пришлось очень туго. Целый час бесплодных попыток! Иногда она почти разворачивалась, но в самый последний момент не хватало мощности довести полукруг до конца — повернуться кормой к шторму. Снова и снова мы не оставляли попытку совершить полный разворот и ставили лодку к ревущим волнам, чтобы через минуту начать все сначала.
Наконец разворот удался. Произошло ли это в миг затишья или у двигателей вдруг прибавилось оборотов — не знаю. После жутко долгого момента нерешительности лодка наконец повернулась кормой к шторму. И тут настала самая страшная часть испытания.
У меня возникло предчувствие, что нам не уйти живыми. Чувствовалось что-то роковое в свободно болтавшемся руле, в издаваемом умирающими двигателями звуке, во всем ее поведении. Что-то говорящее ясно: ей не суждено добраться до гавани. Лодка двигалась все медленней и медленней. Далеко впереди виднелись неясные очертания земли, похожей на неисполнимое обещание. Земля не приближалась.
Чаще и чаще могучие волны обрушивались на корму, глубоко погружая ее и грохоча по палубе, словно сорвавшийся с цепи гром небесный. Беспомощно вцепившись в поручни, мы стояли с Хоскинсом на мостике. Впившиеся в штурвал руки ничего не чувствовали, а тело продрогло до костей. Обороты двигателя продолжали падать. Корабль полностью находился во власти заливающей его воды. Он весь сжался под победоносным напором моря и признал свое поражение.
КЛ-1087 сдалась. Она была сыта по горло нами и тем, что мы на ней делали. Она прекратила борьбу.
Внизу раздался неясный шум. Выходящая на мостик дверь каюты распахнулась. Появился Рейнс. Он представлял неприглядное зрелище — серо-зеленое от морской болезни лицо, от страха покрытое крупным потом. Можно было подумать, что это мертвец. Вид его напомнил мне про убитых им детей… Пошатываясь, он направился к нам. Озирался со страхом, махал руками, словно не верил собственным глазам.
Двигатели чихнули последний раз и затихли.
Мы болтались среди волн, не в силах уклониться ни от одного удара, все ниже оседая под нескончаемым потоком окатывающей с ног до головы морской воды. Хоскинс дотронулся до плеча Рейнса и указал в сторону берега, неясно видневшегося сквозь брызги и облака водяной пыли.
Сомневаюсь, имел ли он в виду что-нибудь определенное. Но Рейнс принял его жест за прямое указание к действию. Кивнул в ответ и стал внутренне собираться. Когда очередная, ничем не останавливаемая волна, окатив нас с головы до ног, промчалась по палубе, он прыгнул за борт.
Это самое разумное в создавшейся обстановке, но только не для него. Он не был хорошим пловцом, да и сил у него было явно недостаточно. И вот нам оставалось лишь наблюдать, как он тонет. Никогда мне еще не приходилось видеть, как медленно тонет живое существо. Вот исчезает под водой лысая голова, вокруг которой отчаянно мечутся руки. Голова с минуту плавала на поверхности, как несвежее вареное яйцо… Я ненавидел его, даже когда он исчезал под водой.
И я ненавидел Хоскинса, приведшего нас сюда. Человека, который довел до такого и наш корабль. КЛ-1087 потеряла плавучесть и шла ко дну. Ее увлекал огромный вес киля и бесполезных теперь двигателей. Итак, все мы погибли или погибали — Рейнс, Хоскинс, КЛ-1087 и я. Погибали, презираемые и ненавидимые всеми. Погибали среди бушующего моря.
Хоскинс сжал мое плечо. Я обернулся. Его лицо оказалось рядом и казалось огромным. Он забыл о чести. Так же, как и я. Корабль вздрогнул под ногами и погрузился еще глубже.
— Я не умею плавать! — крикнул Хоскинс.
Мне захотелось расхохотаться ему в лицо, но сохранить ровное дыхание было важнее.
— А я могу, — ответил я и, едва корабль исчез под водой, поплыл к берегу. Я никогда больше не видел Хоскинса.
Ну вот и вся история. Теперь вы, наверное, понимаете, что я подразумевал, говоря, что я и сам в ней не все осознал. Для того чтобы во всем разобраться, у меня было достаточно времени. Как и предсказывал Хоскинс, десять лет. (Полиции удалось установить связь между краденым золотом и моим банковским счетом. Мне дали десять лет. Впрочем, мне еще повезло. Троих грабителей повесили.) Что заставило КЛ-1087 лечь и умереть? Ибо так оно и произошло. Лодка погибла не сразу, а умирала постепенно. Несмотря на все заботы, все потраченные на ремонт усилия, она становилась менее и менее надежной. А потом просто отказалась от борьбы. Этот последний рейс — самое худшее, что потребовали от нее, — решил вопрос, что же делать.
Очень интересное соображение: в последнем рейсе не было достаточно веской причины, чтобы лодка сдалась. Погода была тогда сквернейшая, это правда. Но она была не менее скверной и в массе других случаев. Особенно в войну. Лодка наша всегда с честью выходила из подобных испытаний. И даже, казалось, радовалась им.
Конечно же, в войну приходилось выдерживать сражения с погодой во имя совсем иных целей. Тогда у КЛ-1087 всегда была цель, достижением которой можно гордиться.
Возможно, впрочем, что это я во всем виноват, а не моя канонерка. Возможно, я недостаточно за ней следил. Забывал кое-что делать. Или, быть может, потерял некоторые морские навыки. Возможно, мне было стыдно за те скверные делишки, которые мы творили на нашем корабле, и этот стыд принуждал меня к действию, вернее, к бездействию.
