Точно в полдень по часам Морана зажгли большой масляный факел, как просил Харрис. Чёрный столб дыма уходил на такую высоту, что не доставал взгляд: слепило солнце. В течение четырех дней они будут жечь этот сигнал с двенадцати до часа, чтобы у Харриса и Робертса была возможность отыскать дорогу обратно, если они потеряются. После четвёртых суток, сказал Харрис, факел уже не понадобится.
Остальное машинное масло держали про запас, чтобы зажечь, когда услышат звуки поисковых самолётов. Ночные огни брали масла немного.
Наступило полуденное оцепенение. В это время невозможно оставаться на открытом солнце, прикасаться к металлическим поверхностям или всматриваться в горизонт за дюнами, надеясь увидеть самолёт; в этот час все, о чем они могли думать, непременно принимало форму бутылки с водой. Сидели в пылающей тени парашютного шелка и ждали. Между вялыми всплесками разговоров все чувствовали на себе давящее белесое молчание небосвода. В этом молчании слышалась огромность пустыни.
Кроу тихонько удалился в самолёт, чтобы поговорить с мальчиком-немцем, но Кепель спал. Внутрь салона проникал солнечный свет через дыру в крыше, проломленную стойкой. На свету голова юноши была золотистой и лицо тоже — на щетине блестели капельки пота. Он был похож на спящее божество. Кроу нашёл кусок материи и заткнул дыру, но и сейчас лицо Кепеля озарялось остатками тлеющей в нем жизни.
Обезьянка не спала, но пить не хотела.
— Бимбо, — нежно заговаривал с ней Кроу. — Бедный Бимбо, все будет хорошо.
В глазках животного он мог видеть своё отражение. О чем она думает? Какие мысли бывают у обезьян? Те же, что и у всех теперь. Пить. Но заставить её попить не удалось. Он вышел наружу и уселся в тени.
Стрингер держался особняком. Невзирая на жгучее солнце, все продолжал осматривать обломки, весь погруженный в себя.
Тилни пошёл за следующей пригоршней фиников. Уже двое суток он ел их, как конфеты. Лумис решился выпить вторую порцию воды за этот день — один полный глоток из бутылки. Для этого он отошёл в сторону, потому что кое-кто уже покончил со своей дневной нормой — один вид вскинутой над головой бутылки был бы жестокостью по отношению к ним.
Белами сидел на парашютном мешке, жмурясь от солнца. Его солнечные очки сломались при посадке. До него донеслись слова Кроу:
— А все-таки нам повезло.
— Повезло? — удивился Белами.
— Повезло, что мы здесь, а не там. — Кроу думал о Харрисе и Робе. И о бедняге Тракере.
Снова нависло молчание.
Тилни доел последний финик. Слышно было его неровное дыхание.
— Они найдут нас, — бормотал он, — обязательно найдут, правда?
Никто не отвечал. «Бедняга», — подумал Кроу и обратился к Белами:
— Слышал про трех черепах?
— Про кого? — глаза Белами были зажмурены.
— Они сидели на большой скале на берегу моря — Том, Дик и Гарри. День был жаркий, вроде как сегодня, и они заспорили, кому идти за пивом…
Вернулся Лумис и тихо присел под тентом.
— Гарри проиграл, и идти выпало ему. Прошло шесть месяцев, и Том спросил у Дика: «Послушай, а не слишком ли долго Гарри несёт нам пиво?» И тут они услыхали из-за скалы голос Гарри: «Ещё одно слово, и я совсем не пойду».
Преувеличенно громко рассмеялся один Уотсон, и снова навалилось молчание. Кроу кусал губы и проклинал себя за то, что вспомнил о пиве, но было поздно.
Все слышали, как дышит Тилни, — то был звук самого страха.
Лицо обжигала жара. Столб дыма бросал на песок полосу тени — дорогу, не имевшую конца.
Кто-то вернулся под полог, Белами открыл глаза и увидел Стрингера. Он поочерёдно оглядел каждого из них, требуя к себе внимания. На фоне яркого песка лица его не было видно, только очки.
— Я исследовал самолёт. — Он замолчал, видимо, хотел убедиться, что его слушают.
— Вы? — удивился Таунс.
— Да. — У него был тихий вкрадчивый голос, как у нервного школьника.
— У нас есть все необходимое, чтобы построить новый самолёт и улететь.
Семеро мужчин молча глядели на него. Таунс осведомился:
— Вы шутите?
Стрингер отвернулся.
— Я так и думал, что вы скажете нечто в этом роде. — И он отошёл, обиженно ссутулившись.
Минуту спустя, Кроу сказал:
— Шутка вышла неудачная.
— Лучше, чем твоя про черепах, — ответил Белами.
Снова надвинулось гнетущее молчание.
Его неподвижная тень кривилась на ломаных панелях фюзеляжа, безжалостное солнце, проходя через линзы очков, разноцветно искрило. Узелки на носовом платке, закрывавшем голову, торчали на его тени, как рожки, будто ещё одна шутка бога Пана — уродец с кривой спиной и бриллиантом вместо глаза.
Он коснулся металлического лонжерона и обжёг руку. Никак не привыкнешь, подумал он, отдёргивая руку. После двухдневного ковыряния в этих обломках ладони и пальцы покрылись волдырями. На крыле можно было жарить яичницу.
Во рту жгло. Только это напоминало ему о том, что у него есть тело, которому скоро предстоит умереть. Это его не пугало — расстраиваться не было никакого смысла, но стыдно умирать как раз в тот момент, когда поставил перед собой прекрасную задачу. Похоже, это будет единственная задача, которую ему так и не удастся решить. Он почти сожалел, что она пришла ему на ум.
В этом месте груз пробил корпус самолёта: когда машину завертело, разлетелись по сторонам буровые наконечники из клети; на первых фазах торможения их швырнуло вперёд, поломав задние сиденья, пока самолёт вертелся волчком; затем центробежная сила направила их в бок фюзеляжа, и теперь они валялись разбросанными по песку, а на некоторых остались куски мяса с почерневшей кровью. Он обратил на это внимание ещё вчера и удивлялся, почему нет мух, до тех пор, пока не понял, что здесь не выживает ничто — даже муха.
Он перебирал в уме цифры и названия своих любимых понятий: габариты, вес, рычаги и отношения момента, ожидаемая подъёмная сила, лобовое сопротивление и угол атаки несущих поверхностей, ракурс и кривизна того, к чему испытывал наибольшее влечение, — крыла. Он мечтал обо всем этом, как поэт, отыскивающий драгоценные рифмы среди нагромождения словесного мусора.
Задача была красивой, но и сложной. Жаль было оставлять её нерешённой. Всю свою жизнь он не уклонялся от задач, но теперь выбора не было. Можно сказать, смерть — это способ уклониться от решений.
Чья-то тень приблизилась к его собственной, и ему это не понравилось. Прошёл час с того времени, как он их оставил, но они все ещё были ему противны за то, что не согласились с его идеей.
— Раньше мы вас не видели на нефтеразработках.
Он нарочно прикрыл глаза — как будто удалив человека из поля своего зрения, можно лишить его существования. Тянулась тяжёлая жаркая тишина.
