— Многое в нашей жизни старит человека. Я теперь совсем старик, а еще недавно я бы обиделся, если бы кто-нибудь назвал меня так… Очень скоро я. понял, что далеко не все в Африке идет хорошо. Но я стал уверять себя, что мои опыты и исследования могут принести еще пользу, вместо того чтобы честно заявить всем: затея провалилась. Организаторов ее, надо сказать, это мало трогало. Ведь сами концерны предпочли не рисковать своими капиталами, а великодушно «пожертвовали» идею преобразования Африки правительству: пусть в случае неудачи расплачиваются разные Джонсоны, Смиты…
— Смит уже расплатился за все, — угрюмо перебил профессора Сильвер.
— Ваш товарищ, похожий на худенькую девушку, остался там навсегда?
Сильвер кивнул головой.
Профессор несколько минут молчал, нервно перелистывая рукопись.
— Ваша книга — очень ценный документ. Но в ней многого не хватает. Вы видели страшную, бесплодную землю, щедро политую потом и кровью людей. Вы видели плоды обмана, преступлений, тупости, самонадеянности и невежества. Обо всем этом написано здесь… Ну, а если бы за дело взялась не «Юнайтед Африка», а какая-нибудь другая фирма? Получилось бы иначе.
— Ваш приход и эта книга оказались для меня тем толчком, от которого мы вдруг обретаем силы для борьбы.
— Нет! — ответил Сильвер.
— Конечно. Нет и не может быть! Для подобных работ требуется не жажда наживы, а прежде всего другое отношение к труду — социалистическое. Но это должен быть настоящий социализм, а не наш, лейбористский, который является таким же обманом, как и реклама любой фирмы, вроде «Юнайтед Африка компани». При настоящем социализме ни плохие земли, ни отсутствие воды, ни мухи тсе-тсе не смогут влиять на судьбы самых смелых, самых широких планов. Вот эта мысль и должна пронизать всю рукопись. Я помогу вам, сделаю все, что в моих силах.
Профессор выдвинул ящик стола и, доставая лист белой бумаги, увидел лежавший под ним совершенно новый пистолет.
— Это про таких людей, как я, сложена наша поговорка: «Идя по улице Вот-Вот, приходят в дом Никогда». Я все надеялся на это вот-вот, все собирался что-то сделать. И вы застали меня уже на пороге дома Никогда готовым совершить непоправимое. Ваш приход и эта книга оказались для меня тем толчком, от которого мы вдруг обретаем силы для борьбы. Моя помощь в опубликовании вашего труда, — а это не так просто, мой друг, — будет только началом этой борьбы. На меня сразу обрушатся со всех сторон, постараются свалить одним ударом. Но это им не удастся. Мы сделаем свое дело!..
Было двадцать два часа. Коридоры и почти все комнаты института опустели. Много ночей провел здесь Николай Григорьевич Крылов, но, как всегда, в первые минуты его охватило чувство, будто очутился он в незнакомом месте: настолько сильно отличалась ночная жизнь лабораторий от дневной. Больше не раздавались привычные громкие звуки, голоса сотрудников, шаги, непрерывные звонки… Крылов медленно шел вдоль дверей, у которых предостерегающе горели красные, зеленые и синие лампы. Таблички со словами «Входить в защитной одежде и маске», «Сверхвысокое напряжение» провожали его одна за другой.
Во многих лабораториях различные механизмы действовали, не останавливаясь недели и месяцы. Тихие стуки, щелканье, шорохи — звуки, обычно таящиеся где-то под спудом других более сильных и резких, раздавались сейчас ясно, четко. Как мыши в подполье, осмелели они в ночной тишине и наполняли все здание.
В институте, где Крылов был заместителем директора, уже несколько лет проводились сложные опыты, помогающие проникать в тайны землетрясений и образования некоторых горных пород. Эти опыты требовали условий, подобных существующим в земной коре на глубине многих километров.
Чтобы воспроизводить механические и физико-химические процессы при давлениях и температурах, соответствующих естественным, лаборатории института имели установки, спроектированные выдающимися физиками, химиками, математиками. Некоторые исследования приходилось делать, наблюдая за процессом при помощи оптических приборов или аппаратов, передающих показания измерителей на расстоянии.
Крылов подошел к одному из стенных шкафов с измерительными приборами и открыл его ключом. Далеко, в углу двора института, в помещении, похожем на дот, были установлены термопары для измерения очень высоких температур и манометры, рассчитанные на колоссальные давления. Там медленно-медленно образовывался минерал, который человеку никогда еще не удавалось получить искусственным путем. Крылов представил себе длинную толстую трубку, сделанную из самого тугоплавкого материала, и прозрачные капли, падающие из нее и превращающиеся в кристаллы. Стрелки указателей, вздрагивающие на светящихся шкалах, приближались к красным чертам, но не переходили их: сложный процесс пока, автоматически, шел нормально. Через два часа надо будет снова взглянуть на приборы… Крылов запер шкаф и поднялся по лестнице на третий этаж в свой кабинет. Лампа в глубоком зеленом абажуре мягко освещала стол со стопкою газет и четыре телефона, выстроившиеся, как батарея, готовая начать действовать каждую секунду. Высокий стеклянный шкаф с книгами, диван, кожаное кресло, цветы на окнах придавали кабинету спокойный уют комнаты обыкновенного жилого дома.
Крылов сел за стол и раскрыл папку с телеграммами и газетными вырезками, поступившими за день. Вести прибыли из самых далеких друг от друга уголков земного шара, но объединяло их одно: все они говорили о проявлении колоссальных сил, таящихся под землей: о землетрясениях, об извержениях вулканов, о новых гейзерах… Десять тысяч землетрясений в год, около 30 в каждые сутки, происходят на Земле. Конечно, они разной силы. Сегодня, например, легкие подземные толчки отмечались на Гебридских островах и в Порт-Саиде… А из далекой азиатской страны пришло тревожное сообщение о двенадцатибальном землетрясении и об исчезновении небольшой горной деревни.
Двенадцать баллов — «страшное бедствие» в переводе на обыкновенный язык. Крылов нашел нужную сейсмограмму, записанную сейсмографом института. Ломаные линии почти одинакового размаха бегут по глянцевитой жесткой бумаге сейсмограммы — и вдруг крутой взлет, такое же падение, опять взлет… Там, в горах, в это время был час ночи, люди спали. Сейсмограмма как будто оживала перед глазами Крылова. Ее черные линии превращались в широкие трещины в земле, поглотившие людей, животных, здания…
