Я много раз видел руки старого финна, когда он колдовал с колбами и пробирками. Где ему было мечтать об инопланетной жизни! Но я живо представил, что сделал бы он на моем месте. Интуиция, не более. Мы попытались как бы умножить свойства инопланетной воды: мы постепенно разбавляли ее. От этого ее словно становилось больше и больше. Реакция проходила постепенно. Нужно уметь ждать. И это, пожалуй, самое трудное в профессии биолога…
— Что там у тебя стряслось, Боря?
Обычно я поднимаюсь не сразу и не сразу освобождаюсь от сна, от дремоты; неторопливо готовлю кофе, и становится постепенно все яснее, что же за день мне предстоит и что нужно сделать сразу, не откладывая, а с чем можно и подождать. Но в тот раз остатки сна улетучились мгновенно, мысли быстро стали ясными, тревожными. Ранний, очень ранний звонок! Вряд ли кто-нибудь даже из близких или друзей стал будить бы в такую рань: не было еще и пяти утра. На улице ночной осенний сумрак и сырость. На оконном стекле первый иней, растаявший по его краям. Я зажег свет. В комнате было неуютно, стол, как всегда, завален книгами, рукописями. Голова кружилась. (Лег я поздно, последние дни были полны хлопот. В общем, зеленая дверь из уэллсовского рассказа появляется всегда в самый неподходящий момент, ты знаешь…).
Я нажал кнопку связи. Экран пуст — по нему бежали светящиеся нити, как будто паук плел паутину. Звонок дребезжал нудно и жалко. Это был автомат, соединенный с лабораторией и фитотроном. Вот уже два года, как он молчал, я даже забыл, какой у него голос. Оказывается, у него женский голос и приятный тембр. Смысл сообщенного был туманным, несколько дежурных фраз вроде: «обнаружены отклонения химического состава в рабочей камере фитотрона…», «наблюдаются нарушения теплового режима и понижение концентрации азота…», «тепловой режим не соответствует программе исследований». Можно было подумать, что автомат сочиняет. При всем желании фитотрон не так-то просто вывести из режима: для этого, пожалуй, нужно прямое попадание крупного метеорита или девятибалльное землетрясение.
В пять минут эль домчал меня до трехкупольного, легкого, как дым, главного корпуса. Мне навстречу бежал долговязый человек в шляпе — Нельга. Мне почему-то не хотелось сейчас видеть Нельгу, человека добросовестнейшего, но не располагавшего к себе. Всегда нетрудно представить, что он скажет по поводу любого происшествия, и само его присутствие после этого становится как будто ненужным, необязательным. В тайниках моего сознания зарождалась порой странная мысль: ведь со временем я буду похож на него, вероятно. И это было неприятно, сказать по правде.
Наши пути сошлись у входа; двери распахнулись, Нельга снял шляпу и первым вбежал внутрь. Перед нами раскинулся зал, несколько лабораторий, соединенных лабиринтами переходов, стерильные камеры для новых питомцев фитотрона, пластиковые стены и перекрытия, генераторы климата и света, увлажнительные устройства, аппараты и машины росы, дождей, ветров.
Мы двинулись широкими коридорами в следующий зал, а слева и справа угадывались просторные ниши, сводчатые галереи, то затененные, то освещенные скупыми белесыми лучами искусственной луны, прятавшейся в кронах деревьев. А высоко над нами, в черных разрывах между северными облаками, вспыхивали настоящие звезды. И небо со звездными огнями казалось вторым потолком, даже еще более реальным, чем первый, почти незаметный, невесомый, полупрозрачный. А рядом с нами шумела листва. Может быть, стань они поодушевленней, эти плененные растительные великаны, рассказали бы они об ураганах в дальней стороне, о тревожных криках перелетных птиц, о странных следах и чащобах, о южных созвездиях — дивных островах в ночном океане. Тогда хорошо послушать их…
Нельга безошибочно находил дорогу. Его цепкая память хранила все выходы из лабиринтов, все закоулки этого рукотворного зеленого рая. «Как автомат», — подумал я с завистью. Я едва поспевал за ним, и в голове, как ни странно, бродили мысли почти посторонние. Тревога поулеглась, поубавилась, стоило мне оказаться здесь, в привычной обстановке. Семь лет назад это был, если можно так сказать, один-единственный квартал будущего города. Каждый год площадь удваивалась. Кое-где все еще отступали леса и саванны, а здесь зеленое море разливалось все шире. Теперь в нем легко было заблудиться, если только не обращать внимания на светящиеся знаки и созвездия лампочек, словно парившие в воздухе.
Впереди угадывалась высокая стеклянная колонна-аквариум. Тонны воды, выпуклый объем, ставший частью инопланетного мира. Подняв голову, я увидел сквозь светофильтры тускло поблескивавшее под зеленым солнцем глянцевое зеркало воды. Янтарные глаза приборов и датчиков пристально вглядывались в полумрак.
Нельга остановился как вкопанный.
Секундой позже я увидел нечто поразительное. По стенке аквариума медленно ползла водяная капля. Мы осторожно обошли аквариум: он был пуст. На дне его, по песку, тянулась цепочка углублений, напоминавших следы, но цветка с двадцатью тремя лепестками там не было!
Я включил свет и приборы записи. Это было очень важно зарегистрировать на термопластической нити общую картину. Тут же мы выяснили, что инфракрасной записи не было, то есть лента, на которой с довольно высоким разрешением фиксировались все события до нашего прихода, попросту куда-то исчезла.
Мы услышали шорох, уловили какое-то движение у прохода в соседнее помещение. Там, в пятнадцати шагах от нас, кто-то притаился… Женщина, которую мы почему-то не сразу увидели…
Она стояла на траве, никогда не видевшей настоящего солнца, среди свесивших вниз свои ветви вечнозеленых деревьев. На ней был белоснежный халат. Темные волосы ее были влажными, она откинула их назад левой рукой. У нее были длинные стройные пальцы. Необыкновенно мягкие пластичные движения рук наводили на мысль о музыке, о танце.
Их ритм завораживал. Мгновенное наваждение, которое испытывал и Нельга.
Возник неопределенный страх, и я начинал догадываться: нет, нельзя было изменять режим фитотрона. Что было бы, если мы сразу, с порога, вмешались бы в его работу? Наверняка случилось бы что-то непоправимое.
В тишине прозвучал нерешительный голос Нельги:
— Карташев в отъезде, нам с вами самим придется реагировать.
— На что реагировать? — обернулся я к нему: это словечко «реагировать» сбило меня с толку, я растерялся.
Когда я спохватился, женщины уже не было. В считанные секунды она исчезла. Почему-то нам показалось, что искать ее бессмысленно: легче найти иголку в стоге сена. Скоро мы в этом убедились.
