— Надо немедленно придумать что-нибудь порешительней и поэффектней. Если нам дорог наш авторитет в глазах местного населения… И прежде всего следует ликвидировать Сэмюэля Смита… Он окончательно продался большевикам.
— Сейчас мы обо всем потолкуем, — говорит мистер Фламмери. — Вы не возражаете, барон?
Фремденгут молча кивает головой в знак согласия.
Когда до Сэмюэля Смита донесся шум схватки где-то совсем близко от пещеры, он схватил автомат, выбежал наружу и увидел Егорычева, недвижно лежавшего в луже крови, и склонившегося над ним Гильденстерна, который собирался, исключительно для собственного удовольствия, ударить ножом еще разок-другой. — Стой! — крикнул кочегар. — Стой!.. Стрелять буду!..
Гильденстерн не ожидал увидеть кого-нибудь в этом укромном уголке, и меньше всего он, конечно, мечтал о встрече со Смитом. Жалкое мужество отчаяния, которое дало ему силы напасть исподтишка и зарезать беззащитного, по существу, человека, вмиг оставило его, лишь только он увидел бежавшего прямо на него черноусого. Неизвестно, что стало бы с ним, если бы он послушался окрика кочегара. Но вместе с мужеством его оставила и сметка. И вместо того чтобы бежать налево, по короткому маршруту, в сторону площади, где уже в это время орудовала карательная экспедиция Фремденгута, он кинулся направо в гору, по более дальнему маршруту, к той лазейке в чаще, откуда он только что сюда проник.
Смит нагнал Гильденстерна, когда тот, согнувшись в три погибели, уже приготовился нырнуть обратно в эту лазейку…
Не вытерев приклада, Смит бросился к Егорычеву. Тот по-прежнему лежал без движения, глаза его были закрыты, лицо пожелтело.
«Умер!» — пронеслось в мозгу у Смита. От этого предположения ему стало не по себе.
Этот немногословный, немолодой и совсем не восторженный англичанин, которого жизнь, полная трудов, разочарований и горькой неуверенности в завтрашнем дне, еще с юношеских лет отучила от скоропалительных дружб, за какие-нибудь несколько дней не только проникся искренним уважением к этому молодому русскому офицеру, но и, как это ни удивительно было самому Смиту, по-настоящему к нему привязался. Привыкший отдавать себе отчет во всех своих поступках и настроениях, он все чаще задумывался над тем, чем вызваны его добрые чувства к Егорычеву. Поначалу ему представлялось, что все дело в общности их профессий, что его влечет к Егорычеву, как моряка к моряку. Потом ему стало казаться, что главное в Егорычеве не то, что он моряк, а то, что это хороший, прямой и решительный человек, веселый и добрый товарищ. Вскоре Смит смог прибавить к списку его положительных качеств еще три немаловажных, с точки зрения Смита, качества: честный антифашист, справедливый и бескорыстный в своих делах и словах. К глубочайшему своему сожалению, Смит вынужден был по зрелом рассуждении отказать во всех этих достоинствах даже Эрнесту Цератоду. А о Фламмери и Мообсе и говорить не приходилось.
Возможно, что другой на месте нашего кочегара удовлетворился бы этими выводами. Но Смит продолжал свои размышления. По существу, именно раздумьями на эту тему и заполнены были долгие часы его дежурств на Северном мысу. Он нашел среди знакомых ему людей по крайней мере нескольких, обладавших всеми перечисленными выше качествами. Например, доктор Перкинс, почти даром лечивший его жену, когда она захворала воспалением легких. Или взять хотя бы трюмного машиниста Пата О'Брайана, с которым они дружили на «Айрон буле». Чего же им все же не хватало в сравнении сего новым другом, Константином Егорычевым?.. Так кочегар Смит пришел после долгих раздумий к принципиально совершенно новому выводу об органичной социалистической направленности всех высказываний и поступков Егорычева.
Теперь уже никого не должно удивить, почему Смит готов был воспринять смерть Егорычева, как гибель самого близкого человека. За те несколько секунд, которые прошли с момента, когда убитый горем Смит опустился на колени перед плававшим в луже крови Егорычевым, чтобы прислушаться, не бьется ли у него все-таки сердце, и до того, как тот медленно раскрыл глаза, в голове кочегара пронеслось несколько весьма примечательных мыслей. Но не было среди них мысли о том, что теперь, дескать, хочешь не хочешь, а приходится возвращаться на Северный мыс, к «своим». Он понимал, что Гильденстерн, вонзая нож в Егорычева, только творил волю Фламмери и Фремденгута и они стали ему еще более ненавистны. Он с грустью подумал, что сопротивление островитян черным замыслам обоих джентльменов сильно осложнилось сгибелью человека, который так бесстрашно и бескорыстно помогал людям острова Разочарования. И еще он подумал, что хотя он, Смит, и будет прилагать все свои силы, никогда ему, пожалуй, не заменить в этом благородном деле товарища Егорычева. Но он будет стараться всегда поступать так, как поступил бы на его месте товарищ Егорычев. Он мысленно дал себе самому в этом торжественную клятву, этот суровый и меньше всего склонный к патетическим высказываниям английский кочегар.
Но вот Егорычев раскрыл глаза.
— А, старина! — промолвил он. — Это вы!.. Тут Гильденстерн…
— Вы живы! — восторженно воскликнул кочегар. — Если бы вы знали, какой вы молодец, что вы живы!..
— Я сам склоняюсь к этой мысли… Понимаете, этот проклятый Гильденстерн…
— Он уже пять минут как покойник… Боже мой, да чего же я тут топчусь… Ведь вас надо поскорее перевязать…
Отдадим должное предусмотрительности Егорычева: еще на Северном мысу он преподал посмеивающемуся Смиту («Ну, право же, это совсем ни к чему, мистер Егорычев!») основные правила подачи первой медицинской помощи в бою.
Сильнее кровоточила рана на ноге, и именно с нее начал свою первую в жизни обработку ран кочегар Сэмюэль Смит. Но еще раньше он расстегнул китель и разрезал тельняшку Егорычева, чтобы тот мог покуда прижимать вату к своей второй ране.
Кругом было тихо. Беззвучно порхали огромные бабочки с неправдоподобно яркими крылышками, уютно стрекотали какие-то близкие родственники наших кузнечиков, неподвижно зеленели высоко над головой Егорычева лохматые кроны кокосовых пальм. Трудно было представить себе более безмятежное утро…
И вдруг слева, со стороны площади Нового Вифлеема, протараторила короткая автоматная очередь.
— Автомат! — встрепенулся Егорычев. — Вы слышали, Смит? Он скосил глаза в сторону деревни и увидел два столба дыма. Он попытался подняться, но это ему оказалось не по силам.
— Ну, идите же! — сказал он, видя, что Смит не решается оставить его одного. — Ползком!.. По-пластунски!..
