Ознакомительная версия.
Он с усилием встал, продвинулся к буфету, пошарил на полке. Задребезжали стаканы, что-то упало на пол, разбилось, остро запахло валерьянкой.
Ожников опять сел рядом с росомахой. Погладил ее. Шершавый горячий язык лизнул его руку.
– Спасибо, Ахма! Еще поживем. Ведь ты сильная – можешь рассечь горло оленю. Можешь? Я знаю. Мы своего не отдадим, Ахма! Еще поохотимся… – Слова ледяные, врастяжку. – А может, повиниться? Пяток лет отработать киркой и в пятьдесят начать новую жизнь? Но тогда лопнет пуповина, связывающая меня с жизнью. – Ожников снова указал пальцем на дверь кладовки. – С жизнью!.. Можно смыться. Но я не хочу! Я уже не мальчик Фима… Ты и то заскулила, когда я сжал твои лапы…
* * *
А в клубе шло собрание.
Медицинская комиссия допустила к дальнейшим полетам всех, кроме командира эскадрильи Комарова, – его отстранили от летной работы на три месяца из-за нервного истощения организма. Настоятельно рекомендовали курортное лечение, а в личной беседе председатель комиссии посоветовал командиру упорядочить быт, поставить крест на жизни вдовца.
– В неблагоприятных условиях напряжение скапливается в организме и разрушает его. Ранние морщины – первый признак аккумулированной усталости, – сказал он.
На собрании врачи говорили о профилактике здоровья, напоминали о приемах первой медицинской помощи при неожиданных травмах, приводили положительные и негативные примеры.
Когда подошел черед председателя комиссии, его спросили, что же случилось с Федором Ивановичем Руссовым и Павлом Комаровым.
Пожилой врач долго кряхтел, покашливал на трибуне, собираясь с мыслями.
– Да, – наконец сказал он, – я как психотерапевт принимаю участие в расследовании происшествия. Но права говорить о причине пока не имею. Не потому, что это секрет, а потому, что нет убежденности в выводах. Опровергну только кое-какие слухи и нелепые предположения, витающие у вас и в городе. Никаких лазерных и прочих пушек на полуострове не испытывалось. Все это досужие вымыслы болтунов! Один с позволения сказать фантаст придумал даже, что людей из кабины вертолета вытянули биологическим магнитом! И брехня, извините за выражение, что пилот был пьян! Чушь набатная – вредная чушь!
– А пока нам на всякий случай заказывать белые тапочки? – выкрикнул Богунец.
– Вы знаете, молодой человек, никто из нас не гарантирован от кирпича, случайно упавшего с крыши и даже от осколка метеорита. Еще меньше зафиксировано случаев, подобных нашему. Больше вопросов не принимаю. Поздравляю вас и моих коллег с окончанием работ по проверке здоровья. Желаю вам сохранить его до ста лет, но не бойтесь тратить эту драгоценность для настоящего дела! Передаю бразды правления в руки командира.
При полном молчании зала из-за стола президиума встал комэск Комаров.
– Беседу считаю оконченной. Все свободны. Я думаю, танцев сегодня в клубе не будет, а кто хочет развлечься, пусть посмотрит новую кинокартину. Вход в кинозал бесплатный.
* * *
В июльскую белую ночь бодрствовал не только Ожников, расстроенный разговором с Комаровым, – не спали многие.
Вот по мху и камням, с опаской ставя голые ступни на неровную землю, к сверкавшему под солнцем и луной озеру идут в купальниках женщины. Лес за их спинами замер, будто в глубоком сне. Такая тишина редко бывает даже в тундре. И они идут молча. И шагов не слышно. Плывут по земле.
Легко выбрасывает вперед голенастые ноги гибкая, как лозинка, Наташа Луговая. Она пришла на озеро после кинокартины в клубе, где Антон Богунец, мешая смотреть фильм, объяснялся ей в любви. Наташа подошла к озеру, попробовала ногой воду, мягко провела ладонью по узким бедрам.
А рядом размеренными, с ленцой движениями, натирает руки прибрежным илом Галина Терентьевна Лехнова. Лехнову привела сюда красота белой ночи. Она задумчива. Уже два месяца живет как сомнамбула. И ночами говорит вслух, будто голос ее может услышать в Монголии Иван Воеводин.
Горе у каждого свое, и счастлив каждый человек по-своему!
– Ну, девочка, кинулись!
Прыгнула вперед, завизжав, Наташа. Будто вплыла, вошла в озеро Лехнова, вздрагивая, мелкими неуверенными шажками и, когда озеро коснулось ее округлых колен, вздохнув, села в воду.
– Уря-а! – завопила Наташа. – Ванночка-то в самый раз! Уря-а! Еще бы комариков чем опоить, и жить можно!
– Ну, форменная ребятня! – ласково пожурила Лехнова и мягко хлопнула Наташу по затылку. – Уймись! Медведей перебудишь!
– О-го-го-го! – раскатилось по приозерному лесу. – О-го-го!
– Антон! Точно, Антон! – взмахнула руками Наташа, и тысячи капель сверкнули в воздухе. – Я же его проводила! Неужели подглядывает?
– Ты вот что скажи, пигалица…
– Раньше, Галина Терентьевна, вы меня ласковей называли.
– Скажи, парней около себя для засолки собираешь? Зачем тебе столько? И чем привораживаешь, поделись опытом?
– Это кого вы имеете в виду, товарищ флаг-штурман? Уж не Богунца ли? Так он, по его же словам, «на каждую юбочку имеет удочку» – Наташа нырнула, блеснув мокрым купальником, и, с шумом выскочив на поверхность, поплыла вокруг Лехновой по-собачьи.
– Ладно, Антоша не плохой парень, в общем-то… Да не брызгайся ты. Только не наживи, девочка, беды!
Она вспомнила, что Комаров послал начальнику управления письмо, в котором убеждал побыстрее возвратить из командировки самолет-метеоразведчик. Работа без специального самолёта сложна и становиться ещё сложнее с приближением зимы. Ему ответили, что программа переучивания завершается, но еще полмесяца-месяц придется подождать. Значит, Иван прилетит скоро.
– Пошли на променаж! – позвала Лехнова, уплывая все дальше и дальше. – Наташа, догоняй!
Короткими саженками Наташа быстро настигла медлительную Лехнову и поплыла рядом.
– А знаешь что, девочка, я тебя, наверное, утоплю!
– Чем же не угодила, Галина Терентьевна? А вам Ожников опять подарочек прислал!
– И опять вернула! Ну-ка, отплывай, не толкайся своими костями в бок! – Лехнова положила руку на спину девушки, и та, как щепочка, ушла под воду.
– Уф-ф! – вынырнула Наташа. – За что?
– Будто не знаешь? Притворщица! Чье лицо все время рисовал Батурин?
– Ваше, ваше, Ваше Величество!
– А теперь? Зашла как-то, смотрю, на листах твои рожицы!
– Так ведь наброски! Эскизики, и ничего больше. Ваш лик маслом выписывали, а меня так, небрежно, карандашиком. О-чер-та-ния! Не фундаментально. В историю живописи я не войду.
– Войдешь ли – не знаю, а вот влезешь со своим настырным характером обязательно!
Ознакомительная версия.
