— И пить не будет. Что ж я, зря старалась? Ну, рюмочку-то выпьешь?
— Нет, тетя Поль, никак. Вы что, одна живете?
— Одна, Андрюшенька, одна, — тетя Поля силой усадила его за стол. — Садись. Да хоть яишенку-то съешь? А?
— Нет, тетя Поль, спасибо. Что, и детей нет?
— Как же нет? Дочь взрослая, работает под Южинском в санатории.
— А, — понимающе кивнул Ровнин.
— Двое у нее, мальчик и девочка. Я к ним каждую неделю езжу, а то, бывает, они. Ну что ж ты, так ничего не будешь есть?
— Не буду, тетя Поль. — Он встал и наскоро оглядел стену. Посмотрел, пройдет ли за плитой кисть. Как будто кисть проходила. Работы будет немного. А живет тетя Поля одна. Кажется, лучше всего сейчас с ней поговорить напрямую. К тому же вполне может быть, что Лешка в свое время именно так и сделал. Другого здесь просто не придумаешь.
— Ну что? — озабоченно спросила тетя Поля. — Получится? А?
— Получится, как не получиться, — Ровнин погладил стену. — Я, тетя Поль, долго думал, как вам плитку класть. Можно на спецпасту, можно на цемент. Но вы ведь, наверное, красиво хотите?
— Ой, Андрюш, — тетя Поля зажмурилась, покачала головой. Взяла тряпку, протерла стол. Вздохнула: — Кто ж красиво не хочет?
— Ну вот. Так я вам сделаю декоративно, на масляную краску, с зазором. Краска синяя, а плитка у меня белая, да еще квадратиков двадцать есть голубой, для симметрии. А, тетя Поль?
Тетя Поля приложила руку с тряпкой к сердцу:
— Ой, Андрюш. Прямо не знаю.
— Ну, ну, тетя Поль, я же еще не сделал. А теперь займитесь чем-нибудь. Ну там, в комнату пойдите, чтобы здесь не мешаться.
— Может, тебе помочь что, убрать?
— Не нужно ничего, тетя Поль, я сам. Вы побудьте где-нибудь.
— Хорошо, хорошо. — Тетя Поля ушла.
Часа через три последним, легким притирающим движением закончив работу, Ровнин выпрямился. Да, кухня стала лучше. Белая плитка, посаженная с редкими вкраплениями голубой на слой темно-синей масляной краски, гляделась. Невыразительная до этого бурая кухонная стена за газовой плитой и над раковиной теперь сверкала белизной, а голубая плитка и полусантиметровый зазор прямых линий придавали этой белизне нужную живость. Ровнин обернулся:
— Тетя Поль, вы где? Все-о! Принимайте работу.
Тетя Поля остановилась в дверях. Зажмурилась, заохала:
— Ой! Ой, Андрюш! Ой, красота! Ой, прямо не знаю. Ну-у! Ну-у!
Она подошла к стене.
— Только руками пока трогать не надо, тетя Поль, — Ровнин сел. — Высохнет краска, тогда пожалуйста.
— Ну, прямо красота. Уважил, Андрюшенька. Просто уважил. Когда высохнет-то?
— Денька три для верности придется подождать.
Кажется, сейчас самый момент. Да, именно сейчас. Он достал из внутреннего кармана Лешкину фотографию. Лешка на ней был снят для личного дела, незадолго перед тем, как уехать в Южинск.
— Тетя Поль.
— Да?
Она обернулась, увидела фотографию и глянула на Ровнина. Это явно было неожиданностью для нее, и она сейчас будто спрашивала: «Что это?» Ровнин протянул фото:
— Посмотрите, тетя Поль. Вам этот человек не знаком?
Тетя Поля взяла фотографию. «Нет, — подумал Ровнин, — ведет она себя абсолютно чисто».
— Что-то знакомое, — вглядываясь, сказала тетя Поля. Закусила губу. — Знакомое. Знакомое, а вот вспомнить не могу. Где же я его видела? Где же?
Не нужно ее торопить. И пугать не нужно.
— Вспомните, тетя Поль. Это очень важно. Очень.
— Так это ж Леша, — тетя Поля еще раз всмотрелась в фотографию. — Ну да. Леша, милиционер. Он. Ну, точно.
Леша, милиционер... Значит, она знает, кем был Лешка. Ну, прежде всего уже само по себе это новость. Тетя Поля все знает. Откуда?
— Леша-милиционер?
— Ну да. Леша. Он ко мне заходил, Недавно заходил. Зимой.
— Куда к вам?
— В общежитие. Куда ж еще?
Тетя Поля внимательно всмотрелась в Ровнина.
— Что, тетя Поль?
Ровнин понял: скрывать что-либо теперь уже не имеет смысла.
— Та-ак. — Это она сказала уже протяжно-утвердительно. — Та-ак. Значит, ты тоже милиционер. Ну и ну.
Крутись не крутись, хитрить теперь бессмысленно.
— А я-то думаю, что это он? Плитку положить, то се. Милиционер, значит?
— А откуда вы знаете, что он... — Ровнин помедлил, — этот Леша, был милиционером?
— А сам-то ты тоже ведь милиционер?
— Ну, милиционер.
— Как это откуда? — тетя Поля взяла тряпку, провела по столу и отложила. — А что тут не знать? Он же ко мне пришел и сам, ну, это — рисунки мне показал.
— Рисунки?
— Ну да — рисунки.
Лешка показал ей рисунки. Из третьей папки? Вот это номер!
— Какие рисунки?
— Какие. На рисунках этих четыре парня. Нарисованы, значит. Ну, трех-то я даже и не видела. А четвертого... — Замолчала. Молчит.
— Что — четвертого? Тетя Поля вздохнула:
— Худенький такой, лопоухий. Его я признала. Вроде похож.
— Подождите, подождите, тетя Поль.
Ровнин чувствовал, что все в нем сейчас колотится. Да, он хорошо знал, что это. Это чистый нервный колотун. Причем с ним давно уже такого не было. Ну-ка, Ровнин, успокойся. Успокойся. Ну, Ровнин.
— Подождите, тетя Поль. — Он отвел взгляд, чтобы она не видела, и зажмурился. — Да вы сядьте. Сядьте, пожалуйста.
— Ну, села, — тетя Поля села с другой стороны стола. — Села.
Кажется, мандраж прошел. Да, как будто бы.
— Расскажите все по порядку. Не торопитесь. С самого начала.
Она нахмурилась.
— Ну, прежде всего, когда он к вам пришел?
Молчит. Значит, может быть, что-то забыла. Вполне.
— Точную дату хотя бы вы можете вспомнить?
— Точную? Дай бог памяти. Было это... было... в конце зимы. Да, в конце зимы.
— В конце зимы. А когда точно?
— Да недавно совсем, недели три.
Она раздраженно замолчала, будто злясь на то, что не может вспомнить точной даты.
— В конце зимы — значит, в феврале?
— Ну да, в феврале.
— А день?
— День? Ах ты, прямо затмение. Не помню дня. В конце месяца.
— Вспомните, тетя Поль. Пожалуйста.
Тетя Поля с сожалением улыбнулась:
— Может, после дня армии, но точно не скажу. После праздника.
После праздника. Это уже много. Если Лешка приходил к ней после двадцать третьего февраля, а убили его двадцать пятого, то остальное, насчет даты, в принципе можно не выяснять.
— После праздника? Праздник двадцать третьего февраля. Значит, двадцать четвертого?
Тетя Поля застыла вспоминая:
— Может быть. Двадцать четвертого. Или двадцать пятого. Да, так примерно. Нет, двадцать пятого. Я как раз дежурила двадцать пятого. Дежурство заканчивала, — она с облегчением улыбнулась.
Двадцать пятого. Ну и ну. Лешка приходил к ней в день своей смерти.
— А в котором часу?
— Утром. Да, утром, часов в десять. Все уже в техникум ушли.
— Он пришел к вам, и что дальше?
