От рассказа Соньки она ощутила необъяснимое беспокойство, как будто нарушился привычный порядок вещей. Учительница понимала, что произошло нечто из ряда вон выходящее, но не знала, как надо на это реагировать, боялась допустить ошибку, педагогический просчет и молчала. «Что они за люди, эти дети? – думала учительница. – Странные какие-то существа. И правильно ли мы вообще ведем обучение?»
После уроков в учительской она в раздумье просматривала классный журнал. Напротив за длинным столом сидел математик Вениамин Анатольевич, проверял тетрадки, почти касаясь их носом, что-то невнятно бормотал, ухмылялся.
– Вениамин Анатольевич, – обратилась к нему Эмма Ефимовна, – я смотрю, вы ставите Боткиной по математике одни пятерки…
Математик поднял голову. Казалось, самые линзы его очков пронизаны удивлением.
– А вы разве нет? Я полагал, Соня отличница…
– У меня она с тройки на двойку перебивается.
– Странно.
– Что странно?
– Странно, что с тройки на двойку…
– Видимо, все объясняется очень просто: она любит математику и не любит географию.
– Я бы не сказал, что все это так просто… Математику она не так уж любит… У нее, правда, совершенно исключительные, если не сказать большего, способности, но любви к предмету как таковой… – математик подвинул ближе к глазам очки и как-то неопределенно улыбнулся. – Соня любит не предметы, проходимые по учебной программе, а жизнь. Учебники скучны, а окружающий мир полон непонятного. Ее особенно манят пространственные и временные загадки.
Эмма Ефимовна некоторое время сидела в раздумье, покусывала губы.
– Сегодня Соня вместо того, чтобы отвечать урок, стала рассказывать о выдуманных блуждающих островах. Там, говорит, людишки величиной со спичку. Надо же!
Математик взглянул на Эмму Ефимовну коротко и пристально:
– У меня она путешествует гораздо дальше блуждающих островов, населенных людишками величиной со спичку, гораздо дальше, Эмма Ефимовна, в четвертом измерении…
– Что это за измерение? И где оно? – Эмма Ефимовна с любопытством разглядывала математика: его длинный нос, увенчанный массивными очками, торчащие как-то особняком на коротко остриженной голове уши. – Я что-то такое слышала, но… Как-то даже один знакомый физик пытался объяснить, что Эйнштейн… в общем… переворот… – Эмма Ефимовна запуталась, покраснела.
– Сейчас, – ответил математик, – многие думают, что Эйнштейн перевернул наши представления о времени, создал предпосылки для бесчисленных путешествий в четвертом измерении…
– Но что же происходит или может произойти в четвертом измерении?
– Многое, – улыбнулся математик. – Прежде всего – нарушатся естественные причинно-следственные связи.
– Простите, как это понять?
– Очень просто. Например, вы встречаете своего сына, который старше вас.
– Понимаю… впрочем…
– В этой области, Эмма Ефимовна, мы все, к сожалению, пока понимаем не очень много. И я не могу сказать, что понимает под четвертым измерением Соня. Для нее это скорее стремление раздвинуть границы познаваемого, нежели как-то теоретически обоснованное физическое явление.
Сложив аккуратной стопкой проверенные тетради, математик отправился в библиотеку. Там старый библиотекарь приводил в порядок свое зачитанное хозяйство.
Посреди библиотеки на полу сидела Сонька, разложив вокруг себя исчерченные карандашом листы, и что-то подсчитывала в тетрадке.
– Что ты там вычисляешь, Соня? – спросил математик.
– Ветряк. Как будто все в порядке, а не крутится. По-моему, малы лопасти. У него, правда, подшипник полетел, но дело не в подшипнике. Ветряк неверно рассчитан.
– А размеры лопастей, диаметр поршня у тебя есть?
– Все есть.
Математик сел на пол, и они вместе принялись считать.
– Да, – сказал наконец Вениамин Анатольевич, – действительно, малы лопасти, надо их удлинить хоть вот на столько и, конечно, сменить неисправный подшипник. – Он с улыбкой посмотрел в глаза Соньке. – Сейчас разговаривал с Эммой Ефимовной. Ты рассказывала на уроке о блуждающих островах… и о людишках величиной…
Сонька слушала его с неустойчивой полуулыбкой.
– Разве ты не любишь географию? – продолжал математик. – Неужели тебе не интересно знать, что за морем, какими проливами разделены материки?
– Нет. Я хочу сама представлять, что за морем, Вениамин Анатольевич.
Подошел старый библиотекарь в вытертой вельветовой курточке.
– Это правильно, лучше представлять, чем знать, лучше выдумать, чем выучить.
– Ну, уж вы скажете, Иван Иванович, – ухмыльнулся математик. – Это какой-то идеализм.
– Да, я не прагматик! – с пафосом воскликнул библиотекарь. – И вся моя жизнь убедила меня в том, что я был прав.
За разговором они не заметили, что в библиотеку пришел Иван Антонович и стоял у стола, перелистывая новый номер «Огонька».
Два первоклассника бродили среди книжных полок, задирая головы и озираясь во все стороны, словно в дремучем лесу.
– Когда человек выращивает груши, такая философия в сущности ничего не меняет. А Соня, – математик мягко улыбнулся, – всецело поглощена поисками четвертого измерения, то есть сугубо физической проблемой…
Математик, видимо, решил, что дал библиотекарю исчерпывающий ответ на его реплику, и снова заговорил с Сонькой:
– Такое однобокое понимание реальности присуще не только тебе, Соня. То и дело в физике появляются теории, от которых поначалу захватывает дух, а далее постепенно выявляется, что все они – не более как выдумка. А ты даже теоретически, так сказать, философски обосновываешь пустое фантазирование, чуждое столь неприемлемому для тебя прагматизму.
Сонька, в упор глядя на него, ответила:
– То физика, а то так…
– Ну, будем надеяться, что ты не попадешь в эту когорту. Смогла же ты вырвать окружность из плоскости, да еще так легко, словно всю жизнь только этим и занималась. Тебе присуще ясное и точное мышление. А вот твоя философия мне не нравится.
Иван Антонович отложил журнал и подошел к ним.
– Я уж тебя немножко знаю, Соня, – сказал он. – Полагаю, твои философские высказывания следует понимать весьма косвенно.
– Конечно, – ответила Сонька. – Я ведь понимаю, что блуждающие острова не появятся оттого, что я их придумала.
Математик насторожился, в глазах его промелькнуло беспокойство:
– Как сказать… Реальность не обрывается на вычислении размеров лопастей ветряка… Она простирается далее – в космос, в антимир, в четвертое измерение… Эйнштейн говорил: «Воображение важнее знания». Но это не значит, конечно, что к знаниям можно относиться спустя рукава.
