20 февраля 195… года.
Мною, сержантом Разуваевым, на берегу реки обнаружен труп. Пол неизвестен. По бороде — семейский[6].
К сему: сержант Разуваев.
— Читать быстро и без промедления обнаружить мою ошибку. Ну!
— Ха! тебя тоже называют семейским, а бороды-то нет.
— Ну, допустим, а еще что?
— Вай-вай! Ха-ха-ха! Пол неизвестен, а по бороде!.. Ха-ха-ха! Раз борода — то, значит, пол мужской! Ха-ха-ха!
Андрейка услышал позади себя шаги.
— О, у вас, товарищ, как на концерте Аркадия Райкина!
Веселое лицо Разуваева сразу стало сухим и строгим.
— К вам, товарищ лейтенант, по срочному делу, — милиционер кивнул на Андрейку.
В доме Буина сегодня большая радость. Буин привез из больницы жену с дочкой. Новорожденную нарекли Чимитой.
Бабка Чимита по-соседски домовничала у Буина и за эти дни вымоталась основательно. И сейчас, освободившись от тяжкого труда домохозяйки двух домов, она блаженно чаевничала.
— Значит, Осип-бабай в другой больнице лежит? — еще раз переспросила старуха.
— В другой, бабка Чимита, — убаюкивая дочку, ответила Ханда.
— Я-то уж разыскал бы его. Тайком бы и бутылку «московской» занес, — добавил Буин.
— Там, поди, Андрейка около бабая вертится… Вот уж дружба-то у них! Бедняжка, намытарился с Осипом, сколь страху принял.
— А виновница-то вот где! Твоя тезка! — приподняв ребенка, счастливо рассмеялась Ханда.
— Верно Ханда говорит. Тогдысь как было?.. Помните?.. Ханда свалилась на кровать и давай реветь, а бабка Чимита с ухватом наскочила на меня: «Пьянчужка, такой-сякой, запрягай скорей свою клячу!» Вот и забыли мы про Осипа с Андрейкой.
Взглянув в окно, бабка Чимита сердито отвернулась.
— Опять леший несет этого дьявола.
— Ты, Буин, не связывайся с ним… не давай ему коня, — робко попросила Ханда мужа.
— Ладно, не ной! — сердито огрызнулся Буин.
Расплывшись в широкой улыбке, ввалился Иннокентий.
— Здрасте, добрые люди. С прибылью вас. Дай бог здоровья Ханде и… как нарекли дочку-то?
— Чимита. Теперь у нас две Чимиты, — с гордостью сказал Буин.
Старуха сердито буркнула что-то, окинула неприязненным взглядом Кеху и пошла к выходу.
— Гони, Буин, этого, — старуха кивнула на Иннокентия, — эту рыжую собаку, душа у него черная, — сурово взглянула на соседа и вышла из дома.
Кеха был слаб в бурятском языке, но понял, что старуха крепко ненавидит его и велит не связываться с ним.
— И пошто она злится на меня? — Кеха состроил жалкую гримасу.
— Она не велит, штоб ты ходил к нам. Шибко ругает меня, — виновато качает Буин головой.
— Махай на этих старух. В девках они ангелы, а под старость чистые ведьмы.
— Не-е, Кеха, ты пошто такое болтаешь? Бабка Чимита у нас самый почетный человек. Она, паря, в молодости такой «ангел» была, охо-хо! В ущелье Семи Волков одна отбилась от белых солдат… Знаешь Чимитину скалу? Вот там она сидела, а тропа — только одному ходить. Один показался — она хлоп, второй вышел — его хлоп… Стрелять близко, ловко, беляки как на ладошке, а она на высокой скале — не достать ни рукой, ни пулей. …Э, паря, орел-девка была! Вот какая наша бабка Чимита, а ты — «ведьма»! — Буин сердито сплюнул.
— Ладно, Буин, не сердись. Была, значит, была, а теперь одна тень от былого.
— Не-е, Кеха, не болтай зря.
Мужики молча закурили. Кеха тихонько толкнул Буина и показал горлышко бутылки. Буин нахмурил брови и замотал головой.
Иннокентий удивленно поднял рыжие брови.
— Да ты што, Буин?! Девку-то надо обмыть… Хошь по старинке, хошь по-новому, все одно без водки не положено в мир вводить… Как-никак радость. У нас теперя на поминках упьются и песни играют, и в пляс пускаются… Там-то все-таки горе. А тут радость!
Буин угрюмо бросил:
— Сами сделаем. Ханда мала-мала поправится, — взглянув на Кеху, улыбнулся и продолжал: — Осипа-бабая из больницы привезем домой. Тогдысь барана резать буду, вина целый ящик куплю… Всех в гости! И ты, Кеха, приходи.
— Хы, паря, тебя не узнать, от бутылки попятился назад.
— Нет, дела много, трезва голова нада.
— Не хошь, как хошь… Буин, дай коня вывезти мясо… Чую, што сусед твой заявит в милицию.
Буин отрицательно трясет косматой головой.
— Сена нету, дров нету… коня самому нада.
— Мне же ненадолго. Вывезу мясо к ущелью Семи Волков и булькну его в Духмяную, пусть ищут… А потом достану и уволоку домой.
— Татэ-э, кака хитра!
— Небось будешь хитрым, когда прижимают тебя, как волка.
— Хэ, паря, дед Самагир-то, когда был молодой, тоже ходил Одиноким Волком, потом понял и сказал себе: «Неладно хожу по тайге». И стал самым честным охотником.
— Ну ево к лешему… со своей честностью — ни на себе, ни перед собой… Я накоплю деньги и куплю «Волгу». Посажу свою Мотю и пропылю по улице, пусть завидуют черти.
— Не-е, Кеха, мой Самбу надежней. Запрягу в сани и — чу, пошел! А твоя «Волга», глёзка, как налим… пока копишь деньгу, можно в тюрьму ходить. Не-е, паря, мой Самбу самый надежный машина, хе-хе!
— Чудак ты, Буин, ни черта не кумекаешь в жизни. Дык дашь конягу-то али нет?
— Нет, сама поеду. Сено нада тащить.
— Э-эх, испортился мужик… Ладно, на себе перетаскаю, — водянистые глаза Кехи загорелись злыми огоньками, стали сухими и даже красивыми.
Кеха завязал в понягу заднее стегно сохатого, огляделся кругом и покачал головой. «За два дня не перетаскать… Ничего, зато загребу кучу денег». При выходе из пещеры он увидел двух милиционеров, побледнел и, заикаясь, опустился на каменный пол.
— При-при-приветик… ка-жись, влопался…
— Нет, не кажется, а точно, — на суровом лице лейтенанта Воронцова появилась презрительная усмешка. — Что, струсил? А ну, веди-ка нас в свою нору.
Трясущимися руками Кеха достал из кармана пачку «Беломора», сунул папироску в рот табачной стороной и стал зажигать мундштук.
— Поверни папироску-то, кажись, очумел, — заметил сержант.
— О-очумеешь с вами, в такой дыре и то нашли.
Качаясь, словно пьяный, Кеха вошел в пещеру.
— Фьюить! — удивленно свистнул сержант Разуваев. — Вот это накромсал мяска, можно зимовать!
— Пра-правильно, мо-можно, — с надеждой в голосе проговорил Иннокентий, — а што если заберете половину мяса себе… Я — ящик водки поставлю, и по-мирному разойдемся. Ведь тайга…
— Ах ты, гад! Ты нас за кого признаешь? — в бешенстве повернулся Воронцов.
— Свои па-парни, а как волки, — простонал Кеха.
— Ты-то вот настоящий волчина, сколько зверей сгубил, подлец! — лейтенант закурил и кивнул Кехе: — Идем наверх, а ты, Коля, хорошенько прошарь все углы.
