— Ты прав.
— Предоставь мне действовать, я сейчас же отправлюсь в Барракас, силе я противопоставлю хитрость и постараюсь обмануть инстинкт животного с помощью разума.
— Не теряй ни минуты!
— Мне надо десять минут, чтобы добраться до своей квартиры и сесть на лошадь, через четверть часа я буду в Барракасе.
— Хорошо, когда ты вернешься?
— Этой же ночью.
— Скажи ей…
— Что ты о ней думаешь!
— Говори, что хочешь, Мигель! — вскричал молодой человек, падая в кресло и с отчаянием охватив голову руками.
Дон Мигель вышел.
Пробило одиннадцать часов, дон Кандидо начал свой туалет, чтобы отправиться в частный секретариат сеньора дона Фелипе Араны.
Едва прошло пять минут с тех пор, как Эрмоса отправила Тонильо к дону Мигелю с извещением об ожидаемом посещении полиции, а дон Бернар-до Викторика, полицейский комиссар, и Николас Мариньо в сопровождении старого Хосе уже входили в гостиную, где в кресле сидела молодая женщина, одинокая и беззащитная.
Викторика, этот страшный человек, перед которым трепетали все жители Буэнос-Айреса, на самом деле не был, однако, так жесток, как его обыкновенно считали. Он был лучше, чем о нем думали. Никогда не отступая от суровости, которую предписывали ему приказы диктатора, он в тех случаях, когда это было возможно делать, не компрометируя себя, вел себя с известной учтивостью и известной полуснисходительностью, что, по мнению Росаса, было преступлением; но начальник полиции считал себя вправе действовать так, если ему при исполнении своих обязанностей приходилось обращаться к лицам, которые, как он полагал, были скомпрометированы вследствие своекорыстных доносов или подвергались чрезмерной строгости правительства.
Он почтительно снял свою шляпу и, сделав глубокий поклон донье Эрмосе, проговорил:
— Сеньора, я начальник полиции и явился исполнить тягостный долг произвести обыск в этом доме по экстренному предписанию сеньора губернатора.
А этим сеньорам также поручено произвести обыск в моем доме? — спросила молодая вдова, указывая на Мариньо и полицейского комиссара.
— Этому сеньору — нет, — отвечал начальник полиции, указывая на Мариньо, — другое же лицо — полицейский комиссар!
— Могу я узнать, кого или что вы пришли искать у меня по приказанию сеньора губернатора?
—Я вам скажу это сейчас, — отвечал начальник полиции, несколько смущенный тем, что его не пригласили сесть.
Молодая женщина позвонила, и в гостиную немедленно вошла Лиза. Госпожа сказала ей:
— Проводи того сеньора и открой все двери, которые он тебе укажет!
Дон Бернардо Викторика поклонился донье Эрмосе и последовал за камеристкой в сопровождении полицейского комиссара.
Пройдя через кабинет, они вошли в роскошную спальню молодой вдовы.
Начальник полиции был человеком, не обладавшим настолько утонченным вкусом, чтобы понять всю изысканность той роскоши, в которой он очутился.
— Гм… — пробормотал он про себя, — возможно, как говорит Мариньо, что здесь никто не скрывается, но, несмотря на это, здесь нет недостатка в унитариях.
И он прошел в туалетную комнату, покачав озабоченно головой.
— Откройте эти шкафы! — сказал он Лизе.
— Что вы хотите увидеть в шкафах, сеньоры? — спросила молодая девушка, подняв свою маленькую головку и смотря прямо в лицо сеньору Викторике.
— Ну, ну, открой эти шкафы, я тебе говорю.
— Вот любопытство! Ну, вот они открыты.
— Закрой их.
— Не угодно ли вам убедиться, что никто не спрятан в садках для птиц? — спросила она, насмешливо указывая на клетки.
— Нинья, ты очень смела, но я прощаю тебя из-за твоего возраста! Открой эту дверь!
— Эту?
— Да.
— Это дверь в мою комнату.
— Ну, и открой ее!
— Там никого нет.
— Все равно открой.
— Нет, сеньор, я не открою. Откройте ее сами, если вы не верите моему слову.
Викторика внимательно посмотрел на этого ребенка двенадцати лет, который осмеливался так говорить с ним. Наконец, он сам решился повернуть ручку двери и вошел в спальню Лизы.
— Войди, нинья! — сказал он, видя, что она осталась в уборной.
— Я войду, если вы прикажете этому сеньору следовать за нами.
Полицейский комиссар бросил на молодую девушку грозный взгляд, которого она нисколько не испугалась, и вошел в комнату.
— Сеньор, не мните мою постель и не сердитесь за то, что я вам сказала про клетки с птицами!
— Куда выходит эта дверь?
— На двор.
— Откройте.
— Толкните ее, она не заперта.
Выйдя во двор, Викторика сделал знак комиссару вернуться в дом, а сам в сопровождении Лизы направился к той части дома, где и находилась комната дона Луиса и столовая.
— Кто живет в этой комнате? — спросил он, оглядывая спальню дона Луиса.
— Сеньор дон Мигель, когда он приезжает сюда на несколько дней, — отвечала Лиза с величайшим спокойствием.
— Сколько раз в неделю он приезжает?
— Сеньора приказала мне показывать вам дом, а не рассказывать о том, что в нем происходит. Об этом вы можете спросить саму сеньору.
Викторика закусил губу, не зная, что отвечать девушке, он прошел в другую комнату и, наконец, в столовую, не найдя нигде ни малейшего признака того, кого искал.
В то время как происходил этот полицейский обыск, сцена совсем другого рода, но не менее интересная разыгралась в гостиной.
Как только Викторика и полицейский комиссар последовали за девушкой, донья Эрмоса, не поднимая глаз на Мариньо и не удостаивая его взглядом, сказала ему сухо:
— Вы можете сесть, если намерены дождаться сеньора Викторики!
Лицо доньи Эрмосы не было в этот момент красным, оно было пунцовым. Мариньо, напротив, подавленный высокомерным манерами этой дамы, был бледен как мертвец.
— Моим намерением было, сеньора, — проговорил он, садясь в нескольких шагах от нее, — оказать вам большую услугу при настоящих обстоятельствах!
— Благодарю! — ответила она сухо.
— Вы получили сегодня утром мое письмо?
— Я получила бумагу, подписанную Николасом Мариньо. Предполагаю, что это вы.
— Хорошо, — отвечал глава серенос, стараясь оправиться от своего замешательства. — В этом письме или бумаге, как вы его называете, я постарался уведомить вас о том, что вам угрожает.
— Могу я узнать, сеньор, причину, которая заставляет вас действовать таким образом?
— Желание, чтобы вы приняли те меры предосторожности, которые я вам советовал.
— Вы слишком добры ко мне и, следовательно, слишком дурны по отношению к своим политическим друзьям, потому что вы их предаете!
