Ознакомительная версия.
– Это он вам рассказал?
– Да.
– И вы верите?
– Лжет?
– Ну зачем так строго о больном человеке? В последнее время Галыге виделись не только люди, но, так сказать, и черти. Фантазия алкоголика не знает предела.
– Значит, Галыга придумал?
– Ему почудилось.
– А с катастрофой Воеводина-старшего?
– Не знаю, о чем вы? – ровно, спокойно произнес Ожников. – Степана лечить надо и увольнять из авиации. Но чересчур человечен в таких вопросах командир.
«Вот черт! – раздраженно подумал Донсков. – Дрянной из меня детектив… Неужели Галыга чокнутый?!»
– Вы давно знаете Галыгу, поддерживали в свое время его, оттого и мои вопросы, Ефим Григорьевич, – сказал он, не пожимая протянутой руки Ожникова. – Степана Галыгу будем лечить. Скоро поеду в управление и посоветуюсь обо всем с начальством и врачами. Жаль, что медкомиссия улетела. Деньком бы пораньше наш разговор.
– До свидания, Владимир Максимович!
– Не забудьте показать мне письмо об отце.
– Обязательно… на досуге.
Кольский полуостров прощался с летом. Земная ось круто повернула тундру лицом к самому короткому дню, он теперь длился один час двадцать девять минут. Ночами мягко стучал в окна ветер «студенец», и ртуть в термометре съеживалась.
Сидя в кабинете Комарова, Донсков читал. Ему не мешал сильный радиофон под церковным куполом, и нудное дребезжание слабо закрепленного стекла в цветной фрамуге. Абажур настольной лампы «лебедь» нарисовал перед ним ярко-белый круг, в котором блестели страницы книги. Это утомляло глаза, и время от времени Донсков изменял наклон книги, чтобы убрать отблеск.
Свободно накинутая на плечи меховая куртка хорошо грела. На углу столешницы стоял чайник, и можно было дотронуться до его теплого бока. Пепельница-поршень, полупустая пачка сигарет, прислоненная к ней, остаток бутерброда и пол стакана круто заваренного чая создавали видимость домашней обстановки.
Яркие блики на страницах утомили. Двумя большими глотками Донсков допил чай из стакана и взялся за реостат лампы, чтобы уменьшить свет. Покручивая реостат, он наблюдал, как медленно сжимает его со всех сторон тьма, подползая к сереющему кругу под абажуром. Щелчок – и ничего вокруг, только холодок под рукой от полированной столешницы и теплота на плечах от меха куртки. Странное двойное чувство: тепло – холодно.
О чувствах он и читал, уединившись в кабинете комэска, чтобы не мешать Луговой и Батурину «изучать немецкий язык» дома.
Тьма вокруг, тепло куртки, чайник, который он придвинул и обхватил ладонями, помогали размышлять.
О чувствах… В армии он не слышал рассуждений о работе чистой и грязной, выгодной – невыгодной, легкой или каторжной, важной и неважной, там была служба, все чувства, лишь всколыхнувшись, замыкались категоричным приказом. В ОСА Донсков окунулся в «море чувств», и если уж принять это банальное выражение, то волны в этом море подчас били его, замполита, безжалостно, он терялся под их напором, видел рядом утопающего и не знал, как спасти его.
Богунец отказался вчера лететь на Черную Браму. Невыгодная работа? Когда Комаров нажал на него, парень пошел в санчасть и сослался на плохое, настроение. Врач моментально запретил ему вылет: с плохим настроением подниматься в небо нельзя. Освобожденный от задания, Богунец самовольно улетел на попутном транспортнике в город, в госпиталь к Руссову. Доводов остановить парня, «улучшить его настроение» Донсков не нашел. Почему? Работа на Черной Браме невыгодная, но престижная, и это-то и забыл внушить самолюбивому Богунцу он, замполит. Как много простых истин скрыто под привычной суетой жизни. Мыкаемся, что-то ищем, найдя – хватаем, схватили, рассмотрели – не то! И по новой…
Донсков сбросил куртку с плеч на спинку стула, открыл глаза. Теперь в темноте он кое-что видел: будто облака по ночному небу, по стене двигались тени. Серыми полосками выделялись грани телефонного аппарата. Желтым светился циферблат часов.
Чувства… Что заставило Богунца впервые отказаться от «рубля» на Черной Браме? Он не упускал такой возможности раньше, рвал из других рук любое задание. История с Руссовым? Авария случайно распахнула мир человека, которого Богунец считал похожим на себя, только более крупным, подражал ему, а оказалось, что они противоположны.
Что связывает Комарова с Ожниковым?
Придумал ли свои преступления Галыга или не придумал?
Пока все неясно…
Множество вопросов задал себе Донсков, сидя в кабинете…
На вошедшего в комнату Донскова Батурин не посмотрел. Он стоял у подоконника и, пощипывая кусок хлеба, крошками подманивал воробья.
Воробей сидел перед открытым окном на сосновой ветке, не решаясь перелететь на подоконник.
Это был старый знакомый. Он жил на сосне вторую неделю, бесхвостым. Перышки отрастали, но летать далеко все равно не мог: его кренило и заносило в сторону. А с гор уже тянул ледяной сквозняк. Последние птицы мелкими стаями перебирались к Белому морю. Воробушек хирел, его перышки мохнатились, теряли блеск. Донсков с Батуриным каждый день подкармливали птаху, а снаружи, на выступе подоконника, всегда стояла алюминиевая тарелка с водой.
– Не решается? – спросил Донсков.
Батурин бросил остатки хлеба, медленно повернулся. Коричневые глаза смотрели грустно.
– Пару раз «общипанный» садился на подоконник, а как руку протяну – улетает.
– Поздравляю, Николай, с днем рождения! – Донсков вынул из коробки подарок: вырезанный из дерева вертолет. – Сам делал!
– Поставь на шкаф, – равнодушно сказал Батурин.
– Эге, а такой вещички у тебя не было! – увидев на шкафу белую пластмассовую лису, улыбнулся Донсков. – Кто?
– Наталья.
– Во сколько сбор?
– Никого не приглашал. И не собираюсь.
– А Наташа?
– Больше не придет, – уныло пробормотал Батурин.
– Вечером прибежит!
– Она больше никогда не придет сюда. Понял! – в голосе злость.
– Поссорились, Коля?
– Честно поговорили! Открыли души и закрыли двери друг перед другом. Вот так!
– Поподробнее нельзя? – как можно мягче попросил Донсков.
– Отстань, сделай милость.
– Ну и ладно. За язык тянуть не буду. Давай пожуем чего-нибудь. Или в столовую? От несчастной любви помереть, конечно, можно, а с голоду зачем?
– Никуда я не пойду!
Донсков полез в холодильник. Достал и вскрыл банку с консервированным лососем. Разложил рыбу по тарелкам. Нарезал хлеб. Сифон с квасом зарядил новым баллончиком.
– Садись, бука… Мне с тобой посоветоваться надо… Садись же!
Ознакомительная версия.
