Тетка Маргарита захлебнулась. Чтобы не рассмеяться, Ирина закрылась с головой одеялом.
— Ты… ты… я думала, что ты приличная девушка!
Ответа из-под одеяла не последовало.
— Ты слышишь, что я говорю? Я думала, что ты приличная девушка!
— Спасибо, милая тетя.
Под одеялом было тепло и весело. Слышно было, как громко, точно огромный самовар, клокотала тетя Маргарита, и можно было улыбаться.
— Ух! — сказал наконец самовар и ушел, хлопнув дверью.
Теперь следовало высунуть наружу нос и свернуться калачиком.
Правильно ли она поступает? Конечно, правильно. Разве есть второй Леня Демин, и разве она его не любит?.. Шурка поймет. Что же касается тетки, то тетка — явление случайное и необязательное.
На этом Ирина уснула. Она с детства привыкла спать, закрывшись с головой.
— Твой Демин за мной шпионит, — тихо сказал Кривцов, но Поздеев не ответил.
— Теперь… теперь… — забормотал Кривцов и осекся: рядом с ними сел неожиданно появившийся Болотов.
«Неужели тоже следит?» — ужаснулся Кривцов и подавился чаем.
Смакуя каждое слово, ревизор продолжал рассказ о происшествии в гостинице, куда его привела встреченная у Казанского собора девушка. Больше всего в этой гостинице ему понравилась налаженность: по рублю за штуку можно было получить сколько угодно чистых полотенец.
Второй артиллерист подробно разъяснял старшему помощнику и доктору способ изготовления блюда, называемого «чужие слюни»:
— Заваренную крутым кипятком муку следует подсластить: пакетик сахарина и, чтобы отбить металлический вкус, чайная ложка сахарного песку. Когда остынет, взбивают и, когда взбито, добавляют запах: лимонную эссенцию или еще что-нибудь. Миндальную не рекомендую — она отдает мылом. А потом едят и наедаются здорово, потому что в этой штуке много воздуху. С одного стакана ржаной муки распирает четырех человек.
— Ненадолго такая сытость, — ответил скептически настроенный врач. — Воздух будет стремиться выйти наружу.
— И пусть выходит, — решил старший помощник. — Лучше ненадолго, чем никак. Вечером организуем.
Эти разговоры были в порядке вещей. Но за последнее время в кают-компании, кажется, появились разговоры другого характера. Болотов откинулся на спинку стула и недоброжелательно оглядел сидевших за столом. У них были желтые лица. С какой стати он отказался обсуждать с комиссаром политическое состояние комсостава? Товарищеская спайка? Разве он им товарищ? Просто чепуха. Чепуха, неприемлемая для человека, который хочет стать коммунистом. Довольно. Сейчас же после чая надо пойти к комиссару и доложить о Кривцове — слишком подозрительно он ведет себя все эти дни.
— Товарища Кривцова по делу! — из двери позвал вахтенный.
Кривцов побелел:
— Кто?
— К командиру.
«Значит, насчет отпуска», — успокоился Кривцов и, вставая из-за стола, взял с собой стакан и белую булку, чтобы по дороге занести в свою каюту.
«Интересно знать, откуда он берет такие булки, — глядя ему вслед, думал Болотов. — Кроме того, интересно, зачем он так часто ездит в Рамбов. Что там в Рамбове делать? Говорит — девушка. Врет. Ему не до девушек — он болен».
Болотов встал, решив немедленно идти к комиссару. Но выйти из кают-компании ему не удалось. Прямо на него из двери вылетел дико размахивающий руками Верблюд. Он мычал, выкатив глаза и перекосив лицо.
— Алексеев! — вскрикнул старший помощник. — Почему вы ушли с вахты?
Верблюд остановился, судорожно хватаясь за подбородок. В глазах его был ужас, и говорить он не мог.
— Спятил! — испугался Лебри.
— Маркевич, заступайте на вахту! — распорядился помощник. — Срочно!
Верблюд, увидев доктора, бросился к нему. Мотая головой, он залопотал на непонятном, действительно верблюжьем языке.
— Пустяки, — ответил ему доктор. — Зевнули дальше, чем надо, и вывихнули челюсть. Ничего особенного. Сейчас наладим.
— Вот что значит зевать на вахте! — торжественно заявил Растопчин.
Хохот никогда не следует непосредственно за восприятием смешного. Всегда бывает очень маленькая пауза, необходимая смеющимся, чтобы набрать воздуха. На этот раз пауза разрешилась совершенно неожиданно, и общий хохот не состоялся. Вместо него Растопчину ответил сильный и близкий взрыв.
Сидевшие повскакали с мест, а двое стоявших сели.
— Кто это? — тихо удивился Лебри.
— Наверх! — крикнул Болотов. — Аэропланы!
— Нет, — ответил Поздеев, и после второго взрыва, от которого вздрогнул весь огромный корабль, на бегу добавил: — Снаряды. Очень большие.
У двери получился затор, и столпившиеся вдруг отхлынули назад — в кают-компанию входил командир. Его круглое мясистое лицо лоснилось от пота, но казалось совершенно равнодушным.
— Николай Гаврилыч!
— Есть, — ответил старший механик.
— Как пар и турбины?
— Турбины прогреты, но пару мало. Подымем часа в два…
— Есть, — ответил командир.
Он молчал, беззвучно шевеля мокрыми усами. Глаза его казались сонными, но стоявшие под их взглядом невольно выпрямлялись. Он молчал, и перед ним молчаливым полукругом стоял командный состав его корабля.
— Владимир Александрович!
— Есть! — И старший помощник вышел вперед.
— Вызывайте буксиры. Будем сниматься.
— Есть буксиры! — Старший помощник по привычке начал поворачиваться, но не выдержал и остановился. — Константин Федорович?
— Я, — ответил командир.
— Что же это случилось?
Командир молчал, точно прислушиваясь. Где-то наверху появился далекий гул. Нарастая, он отдавался в палубе над головами и во всем теле. Потом оборвался резким громом.
— Господа, — тихо сказал командир и еще тише поправился: — Товарищи! — Потом, выпрямившись, заговорил полным голосом: — Форт Красный восстал. Обстреливают город. Нам приказано выйти на внешний рейд и принять бой… Готовьте корабль… — И, не зная, как к ним обратиться, подумав, сказал: — Граждане.
Поздеев вдруг просветлел: будет стрельба, драка — много шума, много дела. Он ощутил силу подвластных ему двенадцати двенадцатидюймовых, и это было очень хорошо. Настолько хорошо, что он даже улыбнулся. Бой для него был средством для восстановления душевного равновесия, но Болотов этого не знал, а потому улыбку его понял иначе. Стиснув кулаки, он вышел за командиром и в коридоре чуть не натолкнулся на Кривцова.
Кривцов с пустым стаканом в руке шел между двумя вооруженными матросами. Увидев в дверях Поздеева, он остановился, но ничего не сказал и только взглянул собачьими, насмерть испуганными глазами. Один из конвойных дотронулся до его плеча, он вздрогнул и, быстро перебирая ногами, пошел дальше. Поздееву почему-то вспомнилось, как в четвертой роте того же самого Кривцова вели в карцер. А теперь его вели на смерть.
