«Неужели Ширмат?», — подумал Саткынбай и приветствовал хозяина.
Тот жестом руки пригласил сесть и задержал на госте глаза.
— Ширмат-ата? — спросил Саткынбай.
Старик наклонил голову, и в его глазах на мгновение, кажется, блеснул прежний хитроватый огонек. А возможно, что это просто показалось Саткынбаю, потому что ему хотелось увидеть этот огонек.
— Не узнаете? — улыбнулся Саткынбай и подумал: «Как изменился! Очень изменился!». В голову пришли сравнение: Ширмат был сейчас похож на бродягу-нищего, которых так часто довелось встречать Саткынбаю в Иране.
Ширмат еще раз поднял бесстрастные глаза на гости и холодно произнес:
— Ульмас!
У гостя вырвался вздох облегчения. Конечно, Ширмат остался прежним, ему не изменила память. Значит, все пойдет хорошо. Это еще больше придало уверенности. Саткынбаю.
— Я знаю, — говорит Ширмат, — ты далеко был. Зачем вернулся?
— Дерево без ветра не гнется, — улыбнулся Саткынбай и безо всяких колебаний решил выложить перед стариком всю свою историю. Чего таиться, когда жизнь его столько раз была в руках Ширмата.
Он рассказал все от начала до конца: с того самого дня, когда они с братом, захватив небольшой запас золотых монет, бежали за границу, заметая и путая следы, до сегодняшнего дня. Он ничего не утаил.
И чем больше говорил Саткынбай, тем легче становилось на душе, будто спадала какая-то тяжесть. Теперь он не один. Теперь их уже двое. Ширмат, умудренный опытом, поможет устроиться, поддержит, даст умный совет.
Ширмат слушал молча и не прерывал гостя. Он, кажется, весь превратился в слух, но глаза его, когда-то полные жизни, сейчас почему-то оставались холодными, неподвижными, полуприкрытыми. Если бы он не поглаживал одной рукой другую руку, его можно было бы принять за спящего.
Старик выждал немного, не скажет ли еще чего-нибудь Саткынбай, и спросил:
— Все?
— Все... Почти все, — поправился Саткынбай. — Подробности можно рассказать и после. Еще успею.
— Уходи, — тихо, но решительно сказал Ширмат и показал рукой на дверь. Рука его дрожала. — Уходи, откуда пришел... Когда волк теряет зубы, он больше не выходит на промысел. Я расквитался с советской властью за свои грехи, отбыл свое и сидеть еще раз не имею желания. Прежнего Ширмата нет... Есть старый, больной Ширмат, который должен умереть спокойно дома. Уходи скорее, — повысил он голос, — а не то позову зятя, он живет рядом...
Все мысли вылетели из головы гостя. В сердце вскипела ярость, спазмы сдавили горло, нечем стало дышать, затряслись руки. Саткынбай готов был вскочить, броситься на эту живую развалину. Но в окно лился яркий дневной свет, и Ширмат спокойно, без страха смотрел на гостя прищуренным взглядом. Он чувствовал свою силу.
Саткынбай, сдерживая бешеный гнев, поднялся и лишь в дверях прошипел сквозь зубы:
— Ну хорошо, я это запомню, ты потерял веру в аллаха, старый шакал...
Ширмат сидел уже, закрыв глаза, и ни слова не ответил Саткынбаю.
В одном из районных центров, недалеко от города, должен был жить человек Юргенса. Юргенс дал Саткынбаю адрес, по которому его можно было найти, дал пароли для связи.
Саткынбай добрался до районного центра на автобусе и после долгих поисков нашел, наконец, то, что искал. Это было временное строение барачного типа, и около него, на теневой стороне, сидело несколько человек. Саткынбай подождал, пока разошлись люди, подошел к бараку и сказал вышедшей из двери женщине:
— Мне Бражникова надо.
— Бражникова или Дражникова? — переспросила женщина.
Саткынбай растерялся. Он забыл, с какой буквы начиналась фамилия сообщника, и ответил наугад, что нужен ему Дражников.
— Шестая дверь, — сказала женщина.
На стук вышел молодой, лет девятнадцати, паренек в измазанном мазутом комбинезоне. На вопрос гостя, как можно увидеть Дражникова, он сам назвался им и пригласил войти в комнату.
Здесь стояли аккуратно убранная кровать, стол с репродуктором на нем, узенькая этажерка с книгами, стул.
Саткынбай сразу понял, что имеет дело не с тем, кто ему нужен. Приметы не совпадали. Тот, по описанию Юргенса, был лет тридцати. Саткынбай спросил:
— У вас есть брат Даниил?
Паренек пытливо взглянул на гостя и, нахмурившись, ответил отрывисто, резко:
— Брата у меня нет. Изменник родине не может быть моим братом, а тот, кого я когда-то считал своим братом, находится там, где ему надлежит быть.
Дрожь, подобно току, прошла по телу Саткынбая. Вспомнив инструктаж, он не совсем уверенно пробормотал:
— Я познакомился с ним в сорок первом году, на фронте. Потом мы потеряли друг друга, договорились встретиться... Я только демобилизовался... Брат ваш тогда был...
— Был да сплыл, и слушать о нем ничего я не хочу, — оборвал паренек.
Саткынбай остался доволен, что дешево отделался.
Вот и все. Все ширматы, файзуллы, дражниковы перестали существовать. Саткынбай почувствовал, что очутился в пустыне, где невозможно найти ни приюта, ни точки опоры, где нечего рассчитывать на чью-либо помощь, поддержку.
И если бы на пятый день он не наткнулся на Абдукарима, трудно сказать, остался ли бы он в городе.
И только Абдукарим, которого Саткынбай узнал в годы войны на оккупированной фашистами территории, протянул ему руку помощи.
С той поры прошло без малого три года. Абдукарим поселил Саткынбая в доме своей старухи-матери, где он жил и сам. Саткынбай успокоился. Деньги, выданные Юргенсом, у него еще не иссякли, а через семь месяцев, хотя и не без труда, Саткынбаю удалось получить работу продавца в промтоварном магазине.
Через открытое окно лилась вечерняя прохлада, мерно и монотонно тикали большие стенные часы.
— Вам описать его внешность? — спросил Никита Родионович.
— Нет, благодарю, я уже имею представление, — предупредил его майор. — Меня интересуют поведение Саткынбая, сама беседа.
Ожогин подробно, стараясь не упустить ни одной фразы, воспроизвел беседу с неожиданным гостем.
— Я хотел проследить, куда он пойдет, но не решился, — добавил он в заключение.
— Правильно поступили, — прервал его Шарафов. — Делайте только то, чего нельзя не делать, отвечайте на вопросы, на которые нельзя не отвечать. А дальше будет видно.
«Ну, хорошо, — рассуждал Никита Родионович, — автором письма является Саткынбай или Ульмас Ибрагимов, доказательств больше никаких не требуется. Саткынбай сам назвал себя, и не верить ему нет оснований». Но теперь возник другой вопрос: кто стоит над ним, кто руководит им, кто собирается повидать его, Ожогина.
Саткынбай сказал ясно и недвусмысленно, что команда исходит от другого человека, имени которого он назвать не мог.
