Загоруйко снял трубку:
— Соедините с Делятином… Да, с оперативной группой.
Резкий телефонный звонок. Взял трубку Загоруйко.
— Делятин?.. Дежурный по опергруппе… Слушайте, товарищ Букатчук, наш “газик” сегодня к вам не заезжал?.. Да, из Яремче. Тогда — все… — И, положив трубку, грустно сообщает полковнику: — Не было!
— Куда же они запропастились? — сказал полковник.
В кабинет влетел измазанный с головы до ног Паначевный. Даже к фуражке его прилипли комки грязи.
— Извините, но я с машины…
— Где вы пропадали? — спросил майор.
— Дожди… По всем Карпатам такие ливни, что в нескольких местах размыло дороги. Мост возле Выгоды снесен. Если бы не солдаты, куковать бы пришлось. На руках машину выносили. Через Перегинск крюк дали…
— Конкретнее, Паначевный, — потребовал майор.
— Порядок! — весело докладывает Паначевный. — Почту они забрали. А рядом, под тем валуном, где было условлено, я нашел вот это! — Паначевный осторожно достает из кармана завернутую в носовой платок коробочку из-под крема “Нивея” и подает ее полковнику.
Прудько достает из коробочки записку и читает:
— “Дорогой батько, добрались к месту хорошо, и семья нас встретила радушно, по дядя оставляет меня для беседы, а за вещами на вокзал едет побратим вместе с хлопцами, Почему так — еще неясно. У дяди увидели одного из пропавших. Поет, как соловейко. Следующую весть пришлю, как условлено. Ваш Ромко”.
— Почерк Кравчука, — протянул полковник.
— На обороте еще что-то, — сказал майор.
Полковник перевернул записку и, обнаружив наспех дописанные слова, сказал:
— Это Дмитро. “Нависала опасность, но, кажется, я ее устранил”. И все.
— Какая опасность? — с тревогой спросил майор.
— Что-то было, — промолвил полковник. — Очередной мертвый пункт у нас где?
— У отметки “876”, юго-западнее Бабче, — доложил Паначевный.
— Кто же из геологов захвачен Хмарой? — спросил Прудько. — Почаевец или Березняк? Вот вопрос…
— Может, потихоньку обнадежить Тоню? Уж больно мучается бедняга!
— Погодите, — сказал полковник, — ведь мы сами еще ничего не знаем. Обнадежите, а потом еще сильнее растравите ее рану. Надо сперва уточнить.
— Уточним, — согласился Загоруйко, — но, во всяком случае, пока с Кравчуком порядок. Хотя, что это за опасность, которую устранил Дмитро? И почему именно Кравчука оставили в банде, а не Кучму?
— Двоих курьеров сразу послать за почтой не могли, — заметил Паначевный. — Это нарушило бы правила конспирации.
— В Добрый Кут вы выезжали? — спросил полковник у Паначевного.
— Так точно! Но безуспешно. Могила Задереги чиста. Цветов нет. А учительницы, сказал нам доверенный человек, уже шестой день в селе нет. Свет в хате не горит. Тишина.
— Вот это да! — протянул Загоруйко. — Неужели она ушла совсем в банду?
У каждой — свое горе…Склонившись над кроватью учительницы, Тоня осмотрела ее и радостно сказала:
— Ну, видите, все идет хорошо. А вы боялись. Теперь могу вам сказать, что выкарабкались вы из очень неприятной истории. Отросток набух и каждую минуту мог прорваться. А тогда — перитонит…
— Вы не представляете себе, как я благодарна вам, пани доктор! — сказала учительница. — И мне так стыдно, что до сих пор я не могу еще зреванжуватыся!
— Что это значит “зреванжуватыся”? — заинтересовалась Тоня.
— Ну, отблагодарить вас как следует… Слова-то — пустое.
— Глупости какие! — вспыхнула Тоня. Как вы можете думать об этом?
В палату вошла санитарка и тихо сказала:
— Вас просят, Антонина Дмитриевна!
— Простите, я сейчас вернусь, Мирослава, — пообещала Тоня и, засовывая в кармашек фонендоскоп, быстро вышла в коридор.
В ординаторской ее ожидал майор Загоруйко. Белый халат кое-как наброшен поверх кителя. Видно, майор торопится, не собираясь долго задерживаться в больнице.
— Извините, ради бога, но дело очень срочное, — говорит майор. — Тонечка, вы мне говорили, что ваш жених хорошо пел…
— Он нашелся, да? — воскликнула Тоня.
— Тонечка, милая, не волнуйтесь… Еще пока ничего не известно. Ответьте, как он пел: хорошо или как любитель? Какой у него голос?
Стараясь взять себя в руки, Тоня ответила:
— Гнат пел прекрасно. Не было вечера в институте, на котором он бы не выступал. Сильный голос. Лирический тенор… Так что с ним?
— Тонечка… Поймите, пока еще туманно, но поверьте…
— Туманно? — воскликнула Тоня. — Так зачем же вы рану бередите этими вопросами? — И она выбежала из ординаторской.
Мирослава сразу заметила встревоженное состояние врача.
— Что с вами, Антонина Дмитриевна? — встревожилась учительница и вытянула из-под одеяла длинную смуглую руку. Поглаживая доктора по голове, она пыталась успокоить Тоню. — Неужели умер кто-нибудь из близких?
— Хуже, Мирослава. Жених у меня пропал в Карпатах… Геолог. И ничего не слышно о нем. Может, в эту самую минуту пытают его бандиты где-нибудь в Черном лесу? А я ничем ему помочь не могу…
— Давно это было?
— Второй месяц… Как ушли они в мае вдвоем из Яремче, так и след простыл…
— Я вас… добре, хорошо понимаю, — запинаясь, сказала учительница, и румянец залил ее щеки. — Не люди, а упыри иной раз бродят по тому лесу и нередко честных людей туда за собой волокут…
Что замышляет Хмара!Вечером, прохаживаясь в тени высокого бука, под которым еще так недавно пытали Потапа, Хмара, оставшись наедине с Кравчуком, сказал:
— …Мне кажется, что с этими геологами я поступил правильно. Один из них — Почаевец, был нам ни к чему. То — законченный фанатик, рассказывать ничего не хотел, ну мы его и порешили. А этот — Березняк, штучка хитрая. Или он действительно подослан эмгэбе, или попросту раскис и колется охотно. Отпускать его отсюда уже нельзя. Одно время, еще до того, как вы пришли, я думал с ним покончить, а потом, когда Стреляный рассказал мне, что его орденом за находку урановой руды наградили, — повременил. Выжать из него надо решительно все, что он знает. Я для того его и к присяге привел…
— Глядите, друже, как бы не улизнул, — заметил Кравчук, а сам подумал: “Откуда Стреляный мог узнать, что Березняк урановую руду искал и награжден за это орденом? В тех записях, которые передал ему для ознакомления Хмара, об урановой руде Березняк не написал ни слова. Значит, Хмара что-то от него скрывает?”
— Он все время у меня под наблюдением! — сказал Хмара. — Днем и ночью. Случись что, сам повешу первого, кто чего недосмотрит… Была у меня, правда, еще одна думка…
