Трое крепких мужчин разом навалились на Кирьякова.
— Наконец-то, ты попался, предатель. — с ненавистью произнес один из трех, высокий, широкоплечий, широкогрудый.
Окидывая глазами своих неожиданных врагов, Кирьяков вдруг остановился на девушке в заячьем треухе. Лицо его побагровело от натуги, на лбу и шее вздулись тугие жгуты вен, и кляп с силой, как стрела, вылетел у него изо рта.
— Вера? — сиплым голосом проговорил Кирьяков и глаза его стали большими, круглыми и светлыми.
7
Майор Рогов сидел возле рации с Чернопятовым, который принимал донесение от Звягинцева «о разгроме десанта» батальоном капитана Штаубе.
Звягинцев сообщал о положении группы после боя и просил выслать в район «Трех ключей» четырех человек для эвакуации двух раненых.
— И все-таки двое наших ранены и, видимо, не легко, раз просят помощи, чтобы их перенести, — в раздумье произнес Чернопятов.
Рогов посмотрел на него.
— Откровенно говоря, товарищ комиссар, — ответил он, — я ждал худшего… Кстати сказать, и вы тоже… После такого боя, когда противник имел батальон, наши потери ничтожно малы. В сущности, их вообще нет. Ведь эти двое раненых, если и не войдут опять в строй, то не потеряны для труда… Не так ли?
— Это так, — согласился Чернопятов. — Ваш план, товарищ майор, прямо сказать, талантливый…
— Э, товарищ Чернопятов, — заметил Рогов. — Что наши планы без мужества и стойкости тех, кто их выполняет… Честь и слава нашим советским воинам, товарищ комиссар!
— Ив этом вы правы, — согласился Чернопятов. — Но я бы добавил еще: нет солдат без командира, как нет командира без солдат. Все это одно целое…
— Вот теперь я с вами согласен полностью, — произнес Рогов.
В это время опять заработала рация, и Чернопятов уловил позывные «Днепра».
— Ага, вот сейчас узнаем, как себя чувствует Хорь после «разгрома» вашего десанта, товарищ майор…
Но комиссар успел только принять два-три вступительных слова, как рация вдруг замолчала. Все попытки Чернопятова и Рогова наладить прием ни к чему не приводили: аппарат молчал. Это встревожило Чернопятова.
— Боюсь, не случилось ли несчастья с нашим «Днепром»? — произнес он взволнованно. — Уж не накрыли ли его немцы во время передачи?..
— Ну уж так и накрыли, — постарался успокоить комиссара майор Рогов. — Вернее предположить, что, заметив опасность, он сам прекратил передачу.
— Все может быть, — ответил Чернопятов с облегчением. — Но если парень провалился, — это большая потеря для отряда.
— Кстати, Федор Никитич, — сказал Рогов. — Расскажите-ка мне поподробнее о вашем разведчике… Во всяком случае, кто он — мужчина или женщина?
— Совсем еще молодой человек, — ответил Чернопятов. — И законспирировали мы его надежно… Кроме меня и Птицына, никто из партизан никогда его не видел и ничего о нем не знает. У «Днепра» свой код, свои позывные, своя волна, на которой мы и держим с ним связь.
Помню, дело было так: незадолго до занятия немцами нашего города явился ко мне в райком молодой вихрастый парнишка и предложил остаться в тылу врага в качестве партизанского разведчика. По началу я было принял его просьбу не вполне серьезно. Думаю, парень смотрит на все это дело сквозь романтические очки. Ну, я начал объяснять ему, что работа подпольщика прежде всего тяжелый повседневный труд, связанный с опасностями на каждом шагу. «А в случае провала, — говорю, — немцы подвергнут тебя страшной пытке и повесят…» Но парнишка оказался кремнем. Он прекрасно изучил все это дело, знал многие тонкости работы в подполье… Одним словом, поговорил я с Птицыным, к тому времени уже назначенным командиром партизанского отряда, с партийными руководителями области и согласился.
После этого снабдили мы парня соответствующими документами, чтобы скрыть от немцев его подлинное прошлое, потом, как говорится, окрестили его конспиративным именем, дали ему портативную рацию, связали с подпольной группой, которая должна была работать во время оккупации города и благословили на боевой нелегкий труд…
И надо сказать, не ошиблись… Работает парнишка прекрасно. Через него нам известен каждый шаг немцев. Он там — наши глаза и уши…
Чудесный парень… Выдержка, хладнокровие, мужество — поразительны для его лет…
Чернопятов замолчал, и вновь тревога легла на его лицо.
— Не нравится мне этот внезапный обрыв в передаче, — тихо, как бы про себя, опять проговорил он. — Неужели попался парень, а?..
— Не думаю, — ответил Рогов. — А если попался, будем выручать… Для такого дела все мои десантники в вашем распоряжении, Федор Никитич… Да и сам я тоже… Вот только надо установить точно, что же с ним случилось?
— Вернется Вера, — в раздумье произнес Чернопятов, — придется послать ее в Сухов в разведку. Ей дело это не новое — ходила уж не раз по нашему заданию…
— Ну вот и хорошо, — бодро сказал Рогов. — Выручим парня. Только рано вы беспокоитесь, Федор Никитич, ничего ведь еще неизвестно…
Чернопятов опять склонился над рацией, пытаясь настроиться на волну «Днепра», но аппарат попрежнему был глух, как камень.
— Нет, товарищ майор, — сказал он, — все ясно: провалился наш «Днепр»!
8
Услышав свое имя, произнесенное ненавистными губами, Вера отвернулась. На ее глазах заблестели слезы от гнева и жгучего чувства стыда.
— Ну, что мы будем с ним делать? — спросил лейтенант Кравчук, с любопытством разглядывая молодое красивое лицо предателя.
— Повесим, — ответил Найда не колеблясь.
— Эх, кацо, так нельзя, — сказал Гапаридзе— Надо все по закону — надо сначала судить.
— Мы и будем судить, — глухо произнесла девушка, для которой, наконец, наступил час возмездия — она ждала его долго, Ждала с нетерпением и страхом. — Здесь будем судить, — добавила она, потупясь и нахмурив брови.
— Здесь, — согласился Найда. — Да и судить нам не долго… Все мы обвинители, — и он окинул взглядом подошедших остальных партизан. — А вы, товарищи, — повернулся он к десантникам, — будете судьями, как лица, можно сказать, объективные… Я, — продолжал Найда с силой, — я обвиняю этого человека в предательстве Родины, в том, что без всякого принуждения он пошел в услужение к лютым врагам нашим, чтобы погубить партизан… А с врагами разговор у нас один — смерть!
— Этого человека, — начала девушка почти шопотом, с хрипотцой в голосе, — я любила… говорю это прямо, не таясь… Но он предал все… и любовь мою тоже… Стыдно мне, товарищи, что не распознала я его, поверила его льстивым книжным словам о великой любви к Родине, о подвигах во имя Родины, на алтарь которой — это его лживые слова — он готов был положить свою жизнь, как ее клали великие революционеры всех времен и народов… Да, товарищи, он говорил красиво, он умел говорить красиво, но каждое его слово оказалось черным, как его душа… А с предателями у нас один разговор — смерть!
