Покуда багаж нагружался в лодку, трактирщик, рассыпаясь в пожеланиях благополучного пути, сунул Шарлю в руку бумажку и сказал с грубоватым смехом:
— Когда придете на корабль, отдайте это корабельному повару, вы не пожалеете об этом.
Шарль поблагодарил и вошел в лодку, где очутился только вдвоем с лодочником; матрос исчез: вероятно, у него были еще другие поручения.
Взойдя на борт, молодой человек поспешил к шевалье де Ганделю, который прохаживался по палубе с каким-то другим офицером.
— Благодарю вас, сударь, за доброту, — сказал Шарль, кланяясь, — я явился и отдаюсь в ваше распоряжение.
Шевалье де Гандель улыбнулся и сказал, обращаясь к другому офицеру:
— Что я вам говорил, капитан? Разве я был не прав?
— Молодой человек поступил честно, и я его поздравляю, — отвечал капитан самым учтивым тоном, — я ему припомню этот честный поступок; да, сударь, я о вас позабочусь. Милый шевалье, — прибавил он, — у вас рука счастливая, не все наши пассажиры походят на этого господина.
Молодой человек поклонился и скромно отошел в сторону.
Капитан «Слона» был человек лет сорока, довольно красивый, с мягким характером и приятным обращением; он был младшим братом генерал-губернатора Новой Франции, его имя было барон де Водрейль.
«Слон» составлял часть транспорта, состоявшего из 15 судов с войсками и припасами для Канады, под начальством адмирала Биенкура. Вскоре после полудня на адмиральском корабле был дан сигнал к отплытию, и весь транспорт тронулся, распустив паруса.
Опершись на борт, Шарль Лебо печально глядел на берег Франции, которую он покинул, быть может, навеки; очертания берега становились все туманнее и наконец слились с облаками, исчезли на горизонте; тогда молодой человек вздохнул, уронил голову на грудь и заплакал.
Свершилось: непроходимое пространство отделило его от всего, что он любил; он остался один-одинешенек, без цели в будущем, осужденный на ужасное изгнание, на жизнь среди людей, принадлежащих к другой расе, людей диких и свирепых.
В эту минуту позвали «Letters de cachet»; так назывались несчастные, силою отторгнутые от домашнего очага, от семьи и против их желания перевозимые в Канаду на плачевное прозябание и на жалкую смерть.
В числе несчастных, судьбу которых он разделял, Шарль узнал молодых людей, которых он встретил около Орлеана и которым так великодушно помог; они приняли его самым радушным образом и заявили ему живейшую признательность.
Господин де Водрейль обратился к ним с увещеванием, убеждая их вести себя хорошо, и обещал смотреть за ними и хорошо с ними обращаться.
Большинство их было в самом жалком положении, у них не было решительно ничего, некоторые даже не имели сколько-нибудь приличного платья.
Барон де Водрейль обратился к Шарлю отдельно и сказал, что желает иметь его своим секретарем на время переезда через океан, что для молодого человека было большой милостью, потому что этим он освобождался от тяжелых работ на борту корабля и мог почти совершенно свободно располагать своим временем.
Положение Шарля на борту «Слона» сделалось, таким образом, очень приятным; у него была маленькая отдельная каютка, он не бывал в карауле и, благодаря письму трактирщика, получал от повара за умеренную плату в 120 ливров за весь переезд офицерский стол, а не ту пищу, которой кормили матросов и «Lettres de cachet». В то время переезд из Ла-Рошели в Канаду вообще продолжался около двух с половиной месяцев, а «Слону» пришлось быть в пути почти четыре месяца по причине дурной погоды, противных ветров и — главное — очень медленного хода всего транспорта, в котором почти все корабли были плохие ходоки.
Длинный переезд, бесивший и экипаж, и пассажиров транспорта, доставил Шарлю большое удовольствие. Он прилежно изучал всю премудрость морской службы и мог бы теперь быть отличным матросом, а по нужде так даже и весьма сносным офицером. Все удивлялись, как скоро досталась Шарлю эта мудрость, а сам Шарль дивился больше всех; он считал морское дело таким трудным…
5 мая 1748 года Шарль Лебо причалил в первый раз к берегам Новой Франции и высадился в Квебеке.
Немедленно после высадки «Lettres de cachet» были выведены отрядом солдат на показ генерал-губернатору. Шарль был избавлен от этой унизительной меры, он отправился представляться вместе с командиром и офицерами корабля.
Губернатор ждал их, имея при себе епископа Квебекского и главнейших офицеров колонии.
Когда он увидел этих несчастных людей, худых, тощих, еле держащихся на ногах, то почувствовал к ним сильную жалость и не мог удержаться, чтобы не сказать одному из своих адъютантов, г-ну Доскэ:
— Родители этих несчастных совершенно потеряли здравый смысл, ну как можно было посылать их в таком виде в такую страну!
Потом губернатор обратился к «Lettres de cachet» и спросил у одного из них, чем он думает заняться; спрошенным оказался шевалье де Курбюиссон; он ответил губернатору за всех и ответил очень остроумно. Он даже в шутку стал оправдывать родителей, говоря, что они были очень добры, отправивши их к такому любезному начальнику; губернатора и всех, кто тут был, это очень насмешило.
Тогда всех «Lettres de cachet» распустили на все четыре стороны; двое из них записались в армию, другие предпочли рассеяться по городам и селам в качестве народных учителей, что им было позволено; что касается Шарля Лебо, то его взял к себе в секретари г-н Дорель, кригс-комиссар в Канаде, с жалованьем в 200 ливров наградных.
Шарль тут же нанял себе приличное помещение в нескольких шагах от канцелярии г-на Дореля; он велел перенести на новую квартиру свой багаж и устроился очень комфортабельно, как говорят нынче.
Первым делом его было открыть чемоданы; их было четыре: два он сам купил в Ла-Рошели, они содержали в себе всевозможную одежду, приспособленную к климатическим и иным условиям страны, в которой ему предстояло жить. Он очень этому обрадовался, тем более что в одном из чемоданов, присланных из Парижа, было очень хорошее платье, но совершенно негодное для Канады, где зимой страшно свирепствует холод.
Он мысленно поблагодарил ла-рошельского трактирщика за добросовестный выбор платья. В чемодане было более 450 луидоров, несколько книг и много белья, чему Шарль очень обрадовался. Тогда он перешел к четвертому чемодану: он особенно возбуждал его любопытство, потому что был очень тяжел. Шарль никак не мог придумать, что бы такое в нем было. Он открыл крышку и был ужасно удивлен, увидавши на зеленом люстрине, которым было прикрыто содержимое чемодана, открытый лист бумаги, исписанный весь почерком отца.
Вот что прочел он с радостью и удивлением, которые даже и не пробовал побороть:
