— Вы говорите, словно Анимцев, — сказал он, и Пиркс почувствовал в его голосе усмешку.
* * *
Пнин ушел за четыре часа до захода солнца. Но ушел в ночь, потому что почти вся дорога уже была залита непроглядным мраком. Ланье, знавший Луну, сказал Пирксу, что когда шли они, еще не было по-настоящему холодно — скалы только начали остывать. Настоящий мороз начинался примерно через час после наступления полной темноты.
Они договорились с Пниным, чтобы он дал знать, когда доберется до ракеты, и действительно через час двадцать минут их радиостанция заработала — говорил Пнин. Они обменялись всего несколькими словами, времени было мало, тем более что стартовать приходилось в трудных условиях, — ракета не стояла вертикально, ее лапы слишком глубоко утонули в каменной россыпи и стали чем-то вроде утяжеленных балластом якорей.
Пиркс и Ланье наблюдали старт, отодвинув стальную ставню, — правда, не самое начало, потому что место стоянки заслонялось ребрами главного хребта. Но внезапно мрак, густой и бесформенный, пронзила огненная стрела. Внизу ее повторил отраженный от выброшенной пыли рыжий отблеск. Огненная стрела мчалась все выше и выше, ракеты совсем не было видно, только эта пылающая струна, все более тонкая, разрывающаяся, распадающаяся на полосы — нормальная пульсация двигателя, работающего на полную мощность. Потом — а головы их были подняты к небу, и вычерченный на нем огненный путь лежал уже среди звезд — прямая плавно изогнулась и изящной аркой упала за горизонт.
Они остались одни, в темноте, так как специально погасили свет, чтобы лучше видеть старт. Задвинули панцирную заслонку окна, зажгли лампы и взглянули друг на друга. Ланье слегка усмехнулся и, сутулый, в клетчатой фланелевой рубашке, подошел к столу, на котором стоял его рюкзак. Начал вынимать из него книжки одну за другой. Пиркс, прислонившись к вогнутой стене, стоял, расставив ноги, словно на палубе далеко уходящего корабля.
В нем было все сразу: холодные подземелья Луны Главной, узкие гостиничные коридоры, лифты, туристы, скачущие под потолок и обменивающиеся кусками оплавленной пемзы, полет до Циолковского, высокие русские, серебряная сеть радиотелескопа между горами и черным небом, рассказ Пнина, второй полет и эта неправдоподобная дорога сквозь холод и жар скал, с безднами, заглядывающими в стекло шлема; он никак не мог поверить, что столько уместили в себя всего несколько часов, время гигантски разрослось, охватило эти образы, а теперь они возвращались, как бы борясь за первенство; он на мгновение закрыл сухие горящие глаза и снова открыл их.
Ланье систематически расставлял книги на полке, и Пирксу показалось, что он понял этого человека: его спокойные движения, когда тот ставил том за томом, происходили не от тупости или равнодушия, его не придавливал этот мертвый мир, потому что Ланье служил ему: прилетел на Станцию, поскольку хотел этого, не тосковал по дому — его домом были спектрограммы, расчеты и место, где они рождались. Он везде чувствовал себя дома, раз сумел так сконцентрировать свои стремления, знал, зачем живет, — и Пиркс вряд ли доверил бы ему свои романтические мечтания о великом подвиге. А случись такое, Ланье, наверное, даже не усмехнулся бы, как минуту назад, а просто выслушал Пиркса и вернулся бы к своей работе. Пиркс на мгновение позавидовал этой уверенности, самопознанию, но одновременно он чувствовал отчужденность Ланье; им не о чем было говорить, и они должны были вместе прожить эту начинающуюся ночь, день за ней и еще одну ночь.
Пиркс обвел глазами кабину, будто видел ее впервые. Покрытые пластиком вогнутые стены. Закрытое панцирной ставней окно. Утопленные в пластике потолка лампы. Несколько цветных репродукций между полками со специальной литературой и узкая табличка в рамке с выписанными в два столбца именами всех, кто был здесь до них. По углам пустые кислородные баллоны, консервные банки, наполненные обломками разноцветных минералов, легкие металлические кресла с нейлоновыми сиденьями. Маленький стол, над ним рабочая лампа на гибкой ножке. Через приоткрытую дверь видна аппаратура радиостанции.
Ланье навел порядок в шкафчике, набитом негативами. Пиркс обошел его и шагнул в коридор. Из коридора двери вели налево — в кухню, прямо — в выходную камеру, направо — в две миниатюрные комнатки. Он вошел в свою. Кроме койки, складного стула, выдвигающегося из стены пюпитра и полочки, в ней ничего не было. Потолок с одной стороны, над кроватью, падал косо, как в мансарде, но был не плоским, а полукруглым, повторяя кривизну наружного панциря.
Он вернулся в коридор. Дверь камеры давления с плавно закругленными углами, края окантованы толстым слоем герметизирующего пластика, маховичок и лампа — она зажигалась, только когда при открытом наружном люке в камере господствовала пустота. Сейчас лампочка не горела. Он отворил дверь. Автоматически зажглись две лампы, осветив тесное пространство с голыми металлическими стенами, с вертикальной лестничкой в центре, доходившей до люка в потолке. Под нижней ступенькой был еще виден затертый бесчисленными подошвами контур, обведенный мелом. На этом месте нашли Саважа, он лежал съежившись, на боку, и его никак не могли поднять, потому что он примерз к шершавым плитам, залитым его собственной кровью, которая разорвала ему лицо.
Пиркс смотрел на этот белесый силуэт, отдаленно напоминавший человеческую фигуру, потом отступил и, заперев герметическую дверь, поднял голову — он услышал шаги наверху. Это Ланье забрался по лестнице, приставленной к противоположной стене коридора, и возился в обсерватории. Всунув голову в круглое отверстие люка, Пиркс увидел покрытый чехлом, похожий на небольшое орудие телескоп, камеры астрографов и два больших аппарата — камеру Вильсона и другую, масляную, вместе с осветительной установкой — для фотографирования следов частиц.
Станция предназначалась для изучения космического излучения, и фотопластинки, которые использовались для этого, лежали между книгами, под полками, в ящиках, у кроватей, даже в кухоньке. И это было, пожалуй, все. Да, все, если не считать больших резервуаров воды и кислорода, размещенных под полом, наглухо врезанных в лунную скалу, в самый массив Менделеева.
Над дверями каждого помещения находился круглый измеритель концентрации углекислого газа. Над измерителями виднелись решетки климатизаторов. Аппаратура работала беззвучно. Климатизаторы всасывали воздух, очищали его от углекислого газа, добавляли нужное количество кислорода, увлажняли либо осушали его и нагнетали обратно во все кабины. Пиркс радовался каждому стуку, доносящемуся из обсерватории; когда они замолкали, тишина разрасталась так, что он начинал слышать шорох собственной крови, как в этом, экспериментальном бассейне, в «сумасшедшей ванне», но из нее-то в любой момент можно было выбраться.
