Измученные нервными и физическими нагрузками прошедшего дня, те члены экспедиции, которые не стояли в карауле, спали мертвым сном. Для часовых время до полуночи тянулось томительно долго.
Чувство ответственности боролось со смертельно-однообразной тишиной джунглей. Лишь изредка она нарушалась ставшими уже привычными звуками. Казалось, даже дикие звери покинули лес. Наконец наступила полночь, и О'Грейди разбудил арабов. Уставшие часовые в темноте пробирались к своим палаткам, и не прошло и пяти минут, как все американцы спали непробудным сном.
Даже неожиданная активность арабов не смогла их разбудить, хотя, конечно, сыны пустыни старались производить как можно меньше шума, выполняя непривычную для себя работу. Очень непривычную для тех, чьим долгом была охрана лагеря.
Солнце уже светило вовсю, когда первые американцы начали просыпаться, на несколько часов позже, чем обычно.
Первым проснулся Гордон З. Маркус.
Старики встают гораздо раньше молодых. Он поспешно оделся, потому что заметил дневной свет и тишину в лагере. Еще не покидая палатки, он понял, что здесь что-то не так.
Он быстро осмотрелся вокруг. Лагерь казался покинутым. На месте костров тлели угли, не было видно ни одного человека.
Маркус побежал к палатке Ормана и О'Грейди и без всяких церемоний ввалился в нее.
– Мистер Орман! – закричал он.
Орман и О'Грейди, вырванные из глубокого сна возбужденным криком старого актера, отбросили противокомарные сетки и вскочили с кроватей.
– В чем дело? – воскликнул Орман.
– Арабы! – ответил Маркус. – Они ушли со своими палатками, лошадьми и всем имуществом.
Не говоря ни слова, мужчины оделись и выбежали из палатки. Орман быстро осмотрел лагерь.
– Прошло уже несколько часов, – сказал он. – Костры давно прогорели.
Затем Орман пожал плечами.
– Придется дальше идти без них, но это не значит, что мы должны оставаться без завтрака. Где повара? Маркус, разбуди, пожалуйста, девушек и позови Джимми и Шоти.
– А я-то решил, что арабы проявили благородство, предложив нести вахту с полуночи до утра, – заметил О'Грейди.
– Я должен был сообразить, что за этим что-то кроется, – сказал Орман. – Они обвели меня вокруг пальца. Какой же я дурак!
– Вон возвращается Маркус! – воскликнул О'Грейди. – У него возбужденный вид, наверное, что-то случилось!
Маркус выглядел действительно обескураженным. Не доходя до них, он крикнул:
– Девушки исчезли! Их палатка пуста! Орман бегом бросился к палатке девушек.
– Возможно, они уже готовят завтрак, – предположил он.
Но и в палатке-кухне никого не было. Все переполошились, лагерь был тщательно обыскан, но никаких следов Наоми Мэдисон и Ронды Терри обнаружить не удалось. Билл Уэст раз за разом обходил территорию лагеря, не желая примириться с утратой. Орман принялся собирать рюкзак, складывая в него одежду и пищу.
– Как вы думаете, зачем они похитили их? – спросил Маркус.
– Вероятно, ради выкупа, – предположил О'Грейди.
– Хотелось бы в это верить, – сказал Орман, – но в Африке и в Азии еще существуют невольничьи рынки, где продают девушек.
– Интересно, почему они все перерыли в их палатке, словно ураган пронесся, – продолжал Маркус.
– Борьбы там не было, – сказал О'Грейди, – иначе мы услышали бы шум.
– Может быть, арабы искали ценности, – высказал предположение Джимми.
Билл Уэст некоторое время наблюдал за постановщиком, а затем и сам принялся собирать вещи. Орман заметил это.
– Что ты собираешься делать? – спросил он.
– Я иду с тобой, – сказал Билл. Орман покачал головой.
– Перестань. Это мое дело.
Билл молча продолжал укладывать рюкзак.
– Друзья, если вы решили отправиться на поиски девушек, я пойду с вами, – сказал О'Грейди.
– И я тоже, – раздался еще чей-то голос. Все участники экспедиции заговорили разом, выражая свое желание идти на поиски.
– Я пойду один, – отрезал Орман. – Пешком один человек будет продвигаться быстрее, чем вся эта колонна машин, и быстрее, чем всадник на лошади, которому придется часто останавливаться и искать тропу.
– Но что может сделать один, черт возьми, если столкнется с отрядом этих ублюдков, – возразил О'Грейди. – Он лишь погубит себя, так как не сможет победить их в одиночку.
– А я и не собираюсь сражаться с ними, – ответил Орман. – Я завел девушек в эту глушь, не думая своей башкой, теперь же я намерен вывести их отсюда, немного пошевелив мозгами. Эти арабы делают все ради денег, я собираюсь предложить им выкуп больший, нежели они собираются получить за них.
О'Грейди почесал в затылке.
– Вероятно, ты прав, Том.
– Конечно, прав. Когда я буду в пути, вы должны выбраться отсюда. Идите к холмам Омвамви и дожидайтесь меня там. Там же вы сможете нанять новых носильщиков. Пошлите в Джиню гонца с посланием кинокомпании, в котором опишите все, что произошло, и попросите указаний на случай, если я не вернусь через тридцать дней.
– Но вы хотя бы позавтракайте перед уходом, – предложил Маркус.
– Да, пожалуй, – согласился Орман.
– Завтрак готов? – заорал О'Грейди.
– Сейчас несу, – донесся голос Шоти из палатки-кухни.
Орман торопливо пережевывал пищу, давая последние распоряжения О'Грейди. Закончив трапезу, он поднялся, взвалил на плечи рюкзак и взял винтовку.
– До встречи, ребята, – сказал он.
Все окружили Ормана, чтобы пожать ему руку и пожелать удачи. Билл Уэст поправлял лямки своего рюкзака. Орман взглянул на него.
– Ты не должен идти, Билл, – сказал он. – Это мое дело.
– Я пойду вместе с тобой, – ответил Билл.
– Я запрещаю тебе.
– Никто не может мне запретить, – возразил Билл, а потом добавил, стараясь не терять контроля над собой: – Ронда где-то там…
Тяжелые морщины разгладились на лице Ормана.
– Я не подумал об этом. Пошли! Два человека пересекли лагерь и вступили на тропу, по которой беглецы ушли на север.
Стенли Оброски еще никогда не встречал утро с таким воодушевлением. Наступающий день мог принести ему гибель, но она уже не так страшила его после кошмаров и страданий долгой ночи, которая наконец-то сменилась рассветом.
Веревки впились в тело, мускулы ныли от неподвижности и холода, Стенли проголодался и мучительно хотел пить. Насекомые тучей кружились над ним и немилосердно жалили.
Холод, голод, назойливые насекомые, а также крики танцующих дикарей и шум оргии лишили его сна.
И физические, и моральные силы Оброски были на исходе. Он чувствовал себя маленьким напуганным ребенком, и больше всего ему хотелось закричать и заплакать. Слезы выступили у него на глазах. Но в затуманенном мозгу вдруг вспыхнула мысль, что плач может обнаружить его страх, а страх есть проявление трусости. И Оброски не заплакал. Напротив, он нашел облегчение в ругани.
