Кольцо нападающих все сжималось и сжималось вокруг осажденной деревни. Уже несколько дней слышны были здесь плач и стопы: не было семьи, в которой не насчитывалось бы по нескольку жертв боев, вылазок, стычек.
Вообще говоря, патагонцы являются одним из воинственнейших племен мира, и ребенок, подрастая, раньше чем научится говорить, овладевает тем или иным оружием; поэтому бои вокруг осажденной деревни велись с непостижимым для европейца упорством; о тех гуманных началах, которые как-никак вошли в обычай при ведении войны европейцами, тут и речи быть не могло, потому что у патагонцев свой особый символ веры для войны:
Сдающегося— не щади, ибо пленник всегда будет стараться бежать и отомстить за, плен.
Упавшего — добей, потому что он поднимется за твоей спиной и заколет тебя.
Женщин и детей истребляй: иначе вырастет племя мстителей.
Только мертвый враг —не опасен. Вырви у змеи зубы — она отрастит новые. Отруби у нее голову — новая не вырастет.
И так далее.
И вот вокруг осажденной деревни несколько дней подряд разыгрывались ужасные кровавые сцены, где никто не просил и не давал пощады и где обе враждующие стороны изощрялись в зверских жестокостях, при описании подробностей которых у мирного человека стынет кровь в жилах»
Не будем останавливаться на этих сценах, заметим лишь, что, хотя в руки обеих сторон постоянно попадали пленные, тем не менее никогда не заходила речь об их обмене. Каждый, завладевший пленником, не желал выпускать его из своих рук, хотя бы этим покупал свободу родного брата, ребенка, матери. Каждый, кто овладевал пленным врагом, заботился об одном — как бы похитроумней замучить этого врага, и замучить на глазах у его сородичей, придумывая при этом немыслимые жестокости…
Словом, тут был настоящий ад, и даже закаленные нервы моряков не выдерживали представлявшихся им зрелищ. Только гаучо, казалось, не чувствовали ничего похожего: они за свою жизнь в пампе среди патагонцев очерствели, закалили свои души против всякой сентиментальности, и хотя сами лично не принимали никакого участия в совершавшихся на их глазах жестокостях, но и не пытались вмешиваться в происходящее, чтобы прекратить варварские истязания какого-нибудь несчастного пленника.
Впрочем, по совести сказать, всякое вмешательство было бы совершенно бесполезным…
На шестой день второй недели осады положение осажденных стало невыносимым: уже с вечера отдельные группы врагов то и дело врывались в пределы селения, и хотя их истребляли без пощады, но их гибель обходилась слишком дорого для осажденных, терявших последних воинов. Приближалась развязка. Большинство хижин деревни уже было сожжено, везде и всюду валялись трупы.
А тем временем сеньор Кальдерон и Диего все еще возились со своими приготовлениями к полету на шаре, и возились пока что безуспешно, так как примитивный газовый завод действовал крайне неудовлетворительно.
Вечером, однако, шар оказался уже наполненным и рвался к небу. Все белые разместились в корзине, дали сигнал к отдаче канатов. Канаты упали… Но — увы! — шар еле поднялся над деревней и сейчас же опустился — еще, к счастью, не в огонь какой-нибудь пылавшей хижины, а на пустую площадку, среди трупов патагонцев.
Оказалось, что сплетенная патагонскими женщинами корзина была слишком тяжела для шара, наполненного не водородом, а сравнительно тяжелым светильным газом, к тому же плохо очищенным.
Надо было принять во внимание и то обстоятельство, что груз значительно увеличился от присутствия в корзине двух гаучо, из которых в каждом, считая тяжелый костюм и вооружение, было не меньше двухсот фунтов.
— Что делать? Что делать? — растерянно бормотал Диего. Видя неудачу, Рамон что-то сказал брату Педро, и через мгновение оба обратились к моряку:
— Летите вы. Мы останемся!
— Ни за что! Вы с нами боролись, будем и спасаться вместе!
— Вместе мы только осуждены на гибель. Порознь мы скорее спасемся!
— Вы думаете, что…
— Я убежден, кабальеро, что мы с Педро спасемся. Я знаю наверняка, что когда ваша дьявольская штука поднимется на воздух, это вызовет панику среди осаждающих, особенно, если вы не поленитесь осыпать их сверху выстрелами. Мы с братом воспользуемся этим моментом и ускользнем. Затем, еще одно: очнувшись от растерянности, патагонцы непременно погонятся за вами, но, конечно, догнать не сумеют. Значит, они оставят без внимания деревню, и большинство уцелевших до сих пор обитателей ее тоже воспользуются случаем спастись бегством. Так что мы имеем все шансы… Летите! Мы остаемся.
Моряку жаль было расставаться с бравыми гаучо, но, обдумав сказанное Районом, он пришел к выводу, что, действительно, следуя их совету, они имеют единственный шанс к спасению…
Да, это их единственный шанс спасти доверенные им с Кардосо миллионы президента…
Если бы на карте стояло только одно — собственная жизнь, то ни Диего, ни Кардосо не согласились бы на такой исход. Но миллионы, чужие миллионы, от спасения которых зависела, быть может, судьба их родины, судьба ее независимости или ее рабства..
Да, гаучо были правы!
Сеньор Кальдерон молча, с каменным лицом и бесстрастными глазами сфинкса слушал все эти переговоры, не выдавая ни единым жестом собственных мыслей. Когда вопрос был решен, он так же бесстрастно кивнул головой.
Между тем опасность увеличивалась с каждым минутой, вокруг шара уже пылала ограда, загорались кусты. Каждое мгновение какая-нибудь шальная искра могла поджечь газ, наполнявший шар, и тогда от гибели не смог бы спастись никто.
Надо было немедленно решаться.
Наскоро обрубили корзину, потом отпустили канаты, и шар взвился над пылающей деревней, осыпаемый потоками искр. Аэронавты чувствовали, как к ним ввысь тянутся языки пламени и тучи удушливого дыма.
Прошла минута, другая… Шар поднимался все выше и выше. Вот его увидели осаждающие, и с земли донеслись пронзительные крики, крики испуга, крики злобы…
Там, далеко-далеко внизу, под ногами, в пламени пожара, в багровом зареве метались люди-тени, гремели выстрелы.
— Наши пробиваются! — сказал Кардосо.
В самом деле, Педро и Рамон не теряли времени даром. Воспользовавшись замешательством врагов, вызванным поднятием шара и выстрелами аэронавтов, посыпавшимися на головы осаждавших, они ринулись на своих верных конях, прокладывая дорогу сквозь кольцо индейцев, и ушли на простор полей, окружавших полуразрушенную деревню.
С шара было видно, что храбрые гаучо следовали приблизительно в том же самом направлении, в котором ветер уносил аэростат с пассажирами.
