— Взрывные газы выброшены только в сторону наименьшего сопротивления, действие их к счастью, ограничено маленьким пространством, — сказал Крылов. — А изменения, шедшие под влиянием всего процесса в целом, сохранили свой характер… Это хорошо… Это замечательно…
Крылов стал на колени на поверхность модели, ощупывая руками появившиеся «сбросы» и горы. Картина, возникшая перед ним, так напоминала уменьшенную во много раз поверхность земли, изуродованную сильными подземными толчками, что ученый забыл обо всем, кроме результатов опасного опыта Гребнева. Сомнения его постепенно исчезали. «Очевидно, — думал он, — события буквально стоят за дверью…»
— Здесь я напоминаю о данном вами слове никогда больше не нарушать режима, установленного для эксперимента. Ведь все изменения в структуре нашей модели произошли бы и без форсирования, вызванного вами. Вы опередили события всего, может быть, на несколько дней… Научная работа нередко требует самопожертвования. Не всегда оно заключается в риске. Надо уметь гасить в своей душе все, связанное с честолюбием, со стремлением как можно скорее достигнуть цели самому. Я знаю, что вами руководили более высокие побуждения, но все же в них слишком много личного… Теперь смотрите на этот разрыв пласта. Что говорит он вам?
— Скоро… — начал Гребнев.
— Да, скоро мы узнаем, правильно ли наше утверждение… — сказал Крылов, смотря на полуразрушенную модель. — Так в первый раз в истории сейсмологии мы предсказываем катастрофу там, где о ней еще никто и не подозревает… Мы пока не имеем права оповестить об этом: в сущности, мы не знаем, насколько опыт на модели соответствует действительности.
— Значит, будем ждать сейсмограмм, подтверждающих результаты исследований модели? По всей вероятности, землетрясение захватит населенный район. Могут быть жертвы… — тихо сказал Гребнев.
— Нет! Ждать мы не будем. Но только на месте можно установить сейчас все значение подобного предсказания землетрясения, причину ошибок, неточностей, изучить наиболее существенные признаки, которые мы наблюдали на модели… Я еду на острова архипелага Науэ.
Судорога пробежала по лицу Гребнева, искривила его рот: лишиться возможности участвовать в интереснейшей научной экспедиции… Какое наказание за опасный азарт! Опустив глаза, Гребнев сосредоточенно смотрел на разрушения у своих ног. Он вдруг отчетливо представил себе, как два года назад вместе с Крыловым взбирался по склону действующего вулкана. Обжигаемые горячим ветром, они стремились подойти к жерлу как можно ближе. Дышать становилось все труднее. Словно трассирующие снаряды, проносились раскаленные камни, пронизывавшие огромную тучу, низко нависшую над вулканом. На склоне горы образовалась щель, в которой переливающейся, шевелящейся массой ползла лава. Гребнев, перескочив трещину, услышал тревожный крик Крылова… Может быть, сейчас Крылов тоже вспомнил это опасное путешествие, которое Гребнев считал одним из самых счастливых моментов своей жизни? Но Николай Григорьевич, конечно, сердится из-за разрушений в лаборатории и не доверяет больше выдержанности его, Гребнева…
— Поедете и вы, если врачи позволят, — сказал Крылов. — Когда будете готовы?
— Хоть сейчас! — радостно воскликнул Гребнев.
Крылов покачал головой.
— Нет, такой спешки не требуется. Мы сначала должны будем провести серию еще более ускоренных опытов, чтобы проверить наши выводы. Затем надо продумать наилучший маршрут путешествия, составить план работ. Кто знает, будет ли у нас на месте время для тщательного обдумывания этого плана. Необходимо подготовить аппаратуру, выполнить все формальности, связанные с отъездом… Вы не хуже меня знаете, как опасно будет путешествие, если наш прогноз оправдается.
Трудно сказать, как нас встретят на архипелаге и по дороге к нему. Помню, мой большой друг, профессор Беляев, отправился с экспедицией, чтобы помочь ликвидировать вспышку чумы в Шатахе. Вождь одного из тамошних племен, Нурри-хан, неожиданно заявил: «Хоть и чума — да наша! Не пущу я вас дальше»: Кому-то, видимо, требовалось; не пропустить в страну русского врача.
Но, кроме Нурри-ханов, повсюду есть и другие силы. Экспедиция все-таки выполнила свое опасное дело. Надеюсь, что и мы преодолеем все препятствия.
В юности Гребнев однажды испытал сильное разочарование, когда отец при нем открыл банку с консервированными ананасами. В книгах так заманчиво и интересно описывались эти необыкновенные плоды, на самой банке была такая яркая, красивая этикетка — словно картинка из книжки приключений! А внутри оказалась только масса, похожая на мелко крошенную дыню…
Все это очень отчетливо вспомнилось Гребневу, когда он и Крылов прибыли в Кондерру. Сразу, за бетонным массивом порта тянулись ряды высоких однообразных домов. Одна удушающая жара напоминала здесь о тропиках с их чудесной природой. Запах нефти, груды мешков под брезентом, ящики с машинами — и нигде ни деревца, ни кустика: бетон, камень. А дальше — лачуги окраин облепили город вокруг, словно колония уродливых моллюсков, бетонные сваи пристани. Даже в море, радужно расцвеченном смесью всех масел и горючих, применяемых на теплоходах, плавали только отбросы большого города, смываемые дождями, заменявшими ухищрения современной техники городского хозяйства. Были в Кондерре и парки, и сады, и прекрасные бассейны, заселенные удивительно красивыми рыбами. Но добраться до них было нелегко, для осмотра всего этого не оставалось времени. Большую часть дня Гребнев проводил в разных правительственных канцеляриях, добиваясь оформления необходимых документов для дальнейшего путешествия к самой цели многодневных странствований. Наконец высокое лицо, от которого зависела выдача разрешения, написало короткую резолюцию: «Допускаю опыты только под наблюдением местных ученых».
На критические замечания по поводу этой резолюции высокое лицо дипломатично ответило:
— Если вам скажут, что в вашем доме есть бомба замедленного действия, вы, наверное, в первую очередь заинтересуетесь не паспортами принесших это известие, а тем, где бомба и чего можно ждать от нее…
Крылов, прочитав резолюцию на своих бумагах, сказал: — Отлично. Участие сейсмологов архипелага в наших работах будет полезно для обеих сторон. Я очень рад.
К вечеру того же дня советские ученые с билетами в кармане поднялись на борт парохода «Магона», на котором они должны были плыть дальше. Это был большой корабль. На нем имелись и роскошные каюты, и прогулочные палубы, и купальные бассейны… и трюмные помещения, набиваемые пассажирами «навалом» вместе с их багажом. Существенным недостатком «Магоны» было то, что она никогда не ремонтировалась и теперь годилась только для плавания в пределах видимости берегов.
