— Ну ладно.
Виктор Георгиевич взял стакан и не спеша, принялся переливать содержимое обратно в бутылку:
— Уже суббота. В понедельник к восьми утра… в двадцатый кабинет. Дело, будет, у Кифина Антон Палыча. Пусть занимается…
Я поймал взгляд Игоря, отрицательно покачал головой.
7
…то ли кусочек сыра, то ли бекона, то ли… Игорь называл его: "неопознанный объедкт". Закусывать им — брезговали, занюхивали. Вещица — давно пережила свой эксплуатационный срок, перенесла все тяготы мира, и все же нашла силы реструктуризировать свою психологическую и возможно молекулярную составляющую.
Игорь — самый трезвый, хоть и пил больше остальных. На этом, почему-то сильно настаивал Витек (кем стал для нас, за последние полтора часа — Виктор Георгиевич). Скорее, ему нравилась грамотная подача, самого процесса. С придыханием наблюдал, как аккуратно двумя пальцами Игорь брал переполненный стакан, не проливая ни капли, подносил ко рту, и не морщась, за секунду, опрокидывал содержимое в себя. Игорь ни только не закусывал, чем, конечно, никого из присутствующих не удивить, но и занюхивал не всегда, а это — высший пилотаж, даже для бывалых, инспекторов.
— Ах! Белорус! — искренне восхищался Витек, требовал от остальных выказывать герою признательность, и не скупиться на похвалу.
— Значит, говоришь, на штраф площадке нашли? Хе-хе…
— Это у меня уже второй раз, — отвечал Игорь. — В первый, нашли в капусте.
— А ты знаешь, что тебя не имели права выпускать?
— Почему?
— Потому что ты — конфискат! Ха-ха-ха…
Ребята в кресле, давно окосели, ушли в себя, но как-то приспособились, научились вовремя возвращаться, и каждую шутку Георгиевича, неизменно, поддерживали тихим долго не стихающим хихиканьем. Этот трюк — проделали и теперь. Завидую. Я смеяться уже не в силах.
Зависть, бывает не только черной и белой, иногда, она переливается всеми цветами радуги, как этикетка на бутылке коньяка.
Теперь многое прояснилось. Реальность — крохотные кадрики, которые мы склеиваем как… как… Это очень важно… Почему трезвым — не догадался?.. Все оказывается так просто. Только бы не забыть…
Я подолгу отлучался в монтажной, по возвращении обнаруживал, что ничего не изменилось. В последний раз задержался подольше: полистал старые альбомчики, покрутил фильмоскоп. Трезвею. Пора обратно.
Открыл глаза, ребята в кресле уже спали; туловища свесились в разные стороны. На столе появилось еще несколько пустых бутылок, их использовали, как пепельницы. На полу — смятые, пропитанные коньяком, листы бумаги. Когда-то — это были наши объяснительные, но кто-то протер ими стол, и…
— А правда, что ты грозился сжечь будку с охранниками? — махая перед лицом белоруса пистолетной обоймой, выпытывал Георгиевич.
— Это не правда. Я, всего лишь говорил, что она сгорит сама, а на ее месте появится будка новых, истинных охранников.
Последняя фраза меня развеселила, наклонился к уху белоруса, прошептал:
— Прокуратора звать: "ИгиПоп", других имен не называть.
Игорь упал с ящика, несколько минут катался по полу не в силах сдержать смеха. Я за него уже стал переживать.
— Э! Так и окочуриться недолго, — забеспокоился Георгиевич.
— "Скорополлитерно", — говорю. Наполнил стакан и подал — вдруг погрустневшему Витьку.
Мой лучший друг выпил, но не повеселел:
— Зачем, они убили Сатдама? — спросил он.
— Опять геополитика! — бросил я с укором. — Сам же говорил — застрелишь любого, кто…
— Когда?
— Сатдам "хусним", — сказал Игорь, когда вернулся на свой ящик.
Мне показалось — я знаю что-то такое, чего не знают окружающие. Скорее, это ощущение знания, зародыши мыслей, еще не скованных личиной слов, надо только начать, шевелить губами и…
— Причин несколько. Я сейчас объясню, — сказал, и подумал, что вряд ли справлюсь — язык сильно заплетался. Во рту он — лишний.
— Штатовцы продали свою "Бушу" дьяволу, — все объяснил за меня белорус.
— Вот как? — сказал Георгиевич и стал еще грустнее.
— "Бушегубы", — добавил Игорь.
— Не расстраивайся, — успокоил я Витька. — Все в прошлом, чего теперь? У них новый президент. "Бушегубов" больше нет.
— Если есть "бушидо", значит будут и "Буши после"… хе-хе-хе, — посмеялся, над собственной шуткой, Игорь.
Последние слова расстроили Георгиевича. Лицо обезобразила отвратительная гримаса. Он отодвинул стул, опустил голову на уровне стола, и стал заблевывать пол коньяком.
Ждали внизу, у дежурного. Снова пересчитал деньги. На третий раз все сошлось.
— Больше не буду, — говорю, — а-то опять недосчитаюсь.
Мимо прошли трое милиционеров. В одном я узнал того, который ударил Сергея. Сильно хромал, под глазом — синяк, — такой же, как у Серова. Значит, и ему досталось. Приятно.
— О наконец-то! — Обрадовался Игорь. — Наш "гутаперцевый" мальчик, он же — кавказский "савокупленник"! А где "здоровый"?! — крикнул, вынырнувшему, откуда-то из темноты, Антону. Бородач еще не осмотрелся на свету и не сразу нас заметил.
— А я вас везде ищу!
Обнялись, будто не виделись сто лет.
— Сергей вещи получает. — Широко улыбаясь, разглядывал нас влюбленными глазами.
— Ну что, страшно было? — спросил Игорь.
— "Обделались" легким испугом, — ответил я за Антона.
— Нормально, — буркнул он, почесывая кудрявую бороду. — Телефон вернули. Ха-ха! Теперь не отдам. Дурак. Надо было сразу позвонить…
— Чего ж не позвонил?
— Потому что дурак. У меня знакомых, знаете сколько?
— Ты рассказывал.
— Да, то не те знакомые. Курить хочу — не могу. Ребята, я на улице.
Антон ушел.
— "Ганжубасни" Крылова, — говорю. — Я бы… позвонил бы…
По белорусу не скажешь, что выпил больше литра, меня же — качало во все стороны. Игорь придерживал меня за локоть.
Я злился:
— Не надо! Я в отличной форме.
— Вижу. Я чтобы самому не упасть…
— Сколько мы выпили?
— "Офиг-энное" количество.
— Больше, — уверенно сказал я. — А сколько ты потратил на коньяк?
— Зачем тебе?
— Я принимаю участие.
— Не надо.
— Я настаиваю.
— Хорошо, предложение принимается.
— Сколько?
— Я потом, все "скуркулезно" подсчитаю.
— Меня тошнит.
— Это я еще не сказал, а только в уме прикинул.
В коридоре появился Сергей. За ним плелся один из тех, с кем мы пили. Перед уходом в астрал, Георгиевич успел продиктовать свою волю самому крепкому из опричников. Второй встать не смог.
