— Ширмат, — ответил Раджими.
— Вот опасность.
— Да, возможно.
— С такими типами шутить нельзя. Он где-нибудь сболтнет, а тогда мы будем чесать затылки, если они целы будут к тому времени.
— Согласен, — заметил Раджими, — но полагаю, что Абдукарим более опасен.
— Чем?
— Он знает не только Саткынбая, но и меня, и Ожогина, он возил вас...
— Он же не знает, кто я?
— Неважно. Зато он знает мою квартиру, этот дом, он возил меня к Ризаматову и, боюсь, видел его.
— О чем же вы думали раньше? — вспылил Юргенс, но тут же сдержал себя и уже спокойным, нравоучительным тоном продолжал: — Нельзя же уподобляться детям и вверять свою судьбу и судьбу всего дела какому-то сопляку. Кто из вас додумался до такой глупости? Что у вас в городе мало машин?
— Виноват Саткынбай, — уронил Раджими.
— Дурак ваш Саткынбай, — опять повысив тон, сказал Юргенс, — но не он же руководит вами, а вы им. Вы-то могли ему вправить мозги.
Раджими нервно теребил свою бородку. Оправдываться он не хотел. Да и чего оправдываться, когда самому ясно, что допущена оплошность. Он думал сейчас о другом: как выйти из положения. Но Юргенс опередил его.
— Проверьте Абдукарима, — твердо произнес он. — Проверьте на деле. Поручите ему... э... старую рухлядь Ширмата. И сразу станет ясным, наш человек Абдукарим или не наш.
Выражение лица Раджими стало напряженным. Да, он сам до этого не додумался бы.
— Мед вам в уста, дорогой друг, за хороший совет, — проговорил он умильно.
Юргенс смягчился.
— Пусть займется этим Саткынбай. — дополнил он, — сами не связывайтесь.
Саткынбай злорадствовал, предвкушая удовольствие, которое он испытает от одного разговора с Абдукаримом. Пусть теперь его друг попытается выкрутиться, отмолчаться или отделаться ничего не говорящими словами. Ничего не выйдет. Саткынбай действует не от своего имени, а от имени Раджими. А Абдукарим побаивается Раджими. В этом Саткынбай уже убеждался не раз.
Долго ломал голову Саткынбай, как поступить с Ширматом. Он, опытный провокатор, прошедший гитлеровскую выучку, отлично понимал, что одно дело — дать поручение и совершенно другое дело — выполнить поручение, да еще такое. Нельзя было не считаться с характером Абдукарима. То, на что способен он — Саткынбай, неспособен Абдукарим. Для Абдукарима надо все подготовить, создать необходимые условия. И Саткынбай все это сделал при помощи Раджими.
В эту ночь Саткынбай лег спать во дворе, чтобы проснуться пораньше и не прозевать ухода Абдукарима на работу. Абдукарим, по обычаю, уходил из дому в восемь утра. Но, несмотря на принятые меры, Саткынбай чуть было не проспал. Раскрыв утром глаза, он увидел, что Абдукарим уже сидит под шелковицей в ожидании чая.
Нельзя было терять ни минуты. Саткынбай быстро вскочил, оделся, бросился в дом и возвратился оттуда со свертком в руках.
Абдукарим сидел на коврике, подобрав под себя ноги, и прихлебывал из пиалы чай.
Саткынбай расположился напротив.
— К тебе поручение есть, — проговорил он и добавил: — серьезное.
— Что за поручение? — спросил Абдукарим, не глядя на друга.
— Вот... — Саткынбай положил перед Абдукаримом на край столика сверток. На газетной бумаге проступали большие жировые пятна. — Отвези Ширмату и скажи, что прислал Вахид Ахматов. Это его старый приятель.
Абдукарим нахмурился.
— Для чего это? — угрюмо спросил он.
— Я тебе все скажу, — проговорил Саткынбай, пристально глядя в глаза друга. — Ширмат, старый шакал, любит «казы». Тут целых полкило, — Саткынбай придавил сверток рукой. — Колбаса, так сказать, с начинкой... Ширмат, знаешь, ненадежный человек. Он может погубить всех нас. Так советует Раджими. Понял? Отдай сегодня и пораньше. А то начинка... выдохнуться может.
Глаза Абдукарима округлились и стали больше обычного. Он отодвинул от себя страшный сверток и встал.
— Зачем ты меня впутываешь в эту историю? — спросил он. В руке он еще держал пиалу с недопитым чаем, и рука его дрожала.
Саткынбай деланно расхохотался.
— Что? Струсил? — спросил Саткынбай.
— Я не повезу, — сказал тихо Абдукарим.
— Повезешь! — резко бросил Саткынбай. — Раджими приказал.
— Не повезу. Вези сам. И вообще ты бы переехал жить в другое место, что ли...
— Ах, вот как! — вскрикнул Саткынбай. Гнев поднялся в нем внезапно, на лице обозначились зеленые пятна. — Хочешь предать нас? Предать дело? Я давно подметил, что ты повернул нос в другую сторону Поздно!
— Я не думаю никого предавать, — тихо промолвил Абдукарим. — Я лишь прошу оставить меня в покое. Если бы я хотел, я давно бы сообщил обо всем куда следует. Но я этого не сделал и не сделаю. Так и скажи Раджими.
Гнев у Саткынбая спал. Все стало ясно: Абдукарим трус, трус, дрожащий за свою шкуру. И бояться его нечего. Видя сейчас, как бледен Абдукарим, как дрожат его руки, как бегают глаза, Саткынбай решил, что на предательство он неспособен. Но все же Саткынбай сказал:
— Смотри! В случае чего — мы тебя... — он быстро, не оборачиваясь, вышел со двора.
Абдукарим стоял некоторое время, глядя в одну точку. Наконец, вздох облегчения вырвался из его груди. Глаза его остановились на свертке. Саткынбай забыл про отравленную колбасу Помедлив несколько мгновений, он нерешительно, кончиками пальцев, приподнял сверток, огляделся по сторонам и осторожно, будто в руках его была взрывчатка, направился в глубь двора к дувалу. Там, в глубокой дыре, он оставил смертоносный сверток. Потом Абдукарим подошел к арыку и долго, тщательно мыл руки.
В том, что Абдукарим трус, Саткынбай был прав. Трусость руководила всеми мало-мальски существенными поступками Абдукарима. На фронте, в бою, он в плен попал по своей воле; он боялся врага, боялся за свою жизнь. Он искал хорошей жизни и на тон стороне, в гитлеровском госпитале, он надеялся найти ее в фашистской Германии. Всего боялся Абдукарим, — боялся купаться в холодной воде, быстро ездить, сидеть в доме во время грозы. И, несмотря на это, опасности и неудачи неумолимо преследовали и подстерегали его на каждом шагу. Еще два года назад, в сорок пятом году, встретив Ибрагимова Ульмаса случайно на улице и узнав его, Абдукарим задался мыслью сообщить о нем органам. Но эта мысль держалась в его голове очень недолго. Страх перед Саткынбаем, который может расправиться с ним, страх перед тем, что этим он должен разоблачить и самого себя, заставил его отказаться от этого намерения. Ему пришлось пустить Саткынбая в свой дом, помогать ему в темных его делах.
«Пусть себе, — рассуждал Абдукарим, подходя к автобазе, — они идут своей дорогой, а я своей. Я им не буду мешать, они — мне. Так будет лучше».
Придя вечером на дом к Мейеровичам, Раджими застал одну Соню. Она была бледна и ответила на приветствие гостя едва уловимым стоном.
