— Может быть, я не во-время?
— Что вы! Что вы!.. — спохватилась Соня, вскочив о места. — Прошу садиться... Мы вас ожидали и уже боялись, что вы не придете.
Плоскогрудый и тучный Мейерович сидел на глубоком диване, у круглого столика, в тяжелом зимнем халате. Путаная сеточка синих жилок на щеках проступала сквозь болезненного цвета пепельно-серую кожу. Редкие, выцветшие, тщательно уложенные на его большой голове волосы не смогли скрыть бугристой лысины.
На столике в огромной пепельнице из щита черепахи красовался ворох окурков.
Мейерович уставился на Раджими томительно долгим взглядом.
— Марк Аркадьевич, — мягко начал Раджими, — неужели в самом деле ваши дела так плохи?
Мейерович молча кивнул головой несколько раз сряду и опустил ее на грудь.
— Для меня время — деньги, — заговорил, наконец, глуховатым голосом Мейерович. — Соня рассказала всю правду, я готов последовать любому вашему совету.
Соня почти легла на стол, опершись на него локтями. Она застыла в напряженной позе в ожидании начала разговора.
Такая обстановка не располагала к откровенной беседе.
— Соня, оставьте нас вдвоем, — обратился к ней Раджими. — Не обижайтесь на меня. В таких делах лучше быть с глазу на глаз.
Соня поджала губы, скосила глаза в сторону мужа.
— Кошечка, пойди к себе... мы недолго, — попросил ее Мейерович.
Соня ушла, обойдя кресло, в котором сидел гость. На Раджими пахнуло резким запахом одеколона. Он поморщился. Он не любил ни одеколона, ни духов.
Мейерович встал с дивана, грузно пересек комнату, плотно закрыл за женой дверь и водворился на место.
Раджими испытующе взглянул ему прямо в глаза, пытаясь прочесть в них, действительно ли Мейерович согласен на все, и решил: «Исчезла вера, ослабла воля, возрос страх».
Это его устраивало.
— Вы знаете, в чем ваше единственное спасение? — спросил Раджими.
— Соня говорила... Я согласен... Согласен бежать, хоть к чорту на рога.
Раджими усмехнулся.
— Это не так далеко... — бросил он. — Вам надо покинуть пределы России. Даже в том случае, если бы вы имели возможность возместить всю сумму, ничто не проходит бесследно. Тем более значительное. Здесь таких чудес не бывает. Это не Америка.
Мейерович покачал головой.
— Я еще раз говорю — готов на все, — каким-то трагическим голосом произнес он. — На все буквально, но мало верю, что из этого что-нибудь выйдет.
— Об этом разрешите думать мне и моему другу. Вы, очевидно, наслышаны обо мне от Сони, иначе я бы не сидел сейчас здесь. А вмешательство моего друга для вас очень выгодно. Мы вас вывезем, куда пожелаете.
Лицо Мейеровича просветлело, на нем даже обозначилась улыбка.
— Я не знаю, как буду обязан вам.
— Минутку, — и Раджими предупредительно поднял руку. — Не в этом дело. Там, — он сделал неопределенный жест в сторону, — с пустыми руками вам делать нечего. Ценностей вы лишились, денег у вас нет. Но...
Мейерович смотрел на гостя широко раскрытыми глазами.
— Что но? — хрипловато спросил он и провел рукой по шее, пытаясь заглушить нарастающее волнение.
— Но есть выход, — проговорил Раджими с тоненькой улыбкой. — В конструкторском бюро вашего завода хранится документация на известную вам машину, прошедшую все испытания и запланированную к выпуску с начала будущего года. Эта документация должна вместе с вами оказаться на той стороне. Тогда вас примут с распростертыми объятиями.
Мейерович побледнел, у него дрогнул подбородок, опустились плечи, лицо его сразу осунулось. Он встал, выпрямился, задумался на какое-то мгновенье и сказал едва слышно:
— Хорошо, — и грузно опустился на прежнее место.
— Я другого не ожидал. Я и мой друг будем вас сопровождать. Когда ожидается ревизия?
— Дней через пятнадцать. Мы до этого сроку успеем?
— Да, — заметил Раджими. — На этом мы и закончим сегодняшний разговор.
Он уже раскланялся церемонно и хотел покинуть комнату, как Мейерович вдруг спохватился и каким-то пустым голосом спросил:
— А как же Соня? Как с ней?
— Спокойствие! — произнес Раджими. — Все предусмотрено. Двух сразу переправить я не смогу, да это и невозможно. Только по одиночке: сначала вас, недели через две ее. Жене вашей остаться пока можно, а вам нельзя. Вы меня понимаете?
Мейерович заколебался было, но тотчас же пробормотал:
— Я в ваших руках... как хотите, так и поступайте.
Выйдя из дому, Раджими, по привычке, осмотрелся, вздохнул облегченно и едва слышно проговорил:
— Не плохо получается. Раджими есть Раджими.
Абдукарим сидел в своей машине на стоянке такси. Уже несколько дней сряду он избегал встреч с Саткынбаем, вставал раньше, чем обычно, и тихо уходил на работу, а вечером, прежде чем войти в дом, заглядывал в окна, желая убедиться, спит Саткынбай или нет. Но Абдукарим понимал, что это не выход из положения. Так продолжаться долго не может. Да и с какой стати он должен чувствовать себя в доме стесненно. Кто хозяин — он или Саткынбай? В последний раз они, кажется, поняли друг друга. Если Саткынбаю этого недостаточно, он может подтвердить то, что уже сказал.
«Подлец! — бросил Абдукарим мысленно угрозу в адрес отсутствующего друга и вздрогнул: у машины стоял Саткынбай.
— Открой... — попросил он.
Не без колебания Абдукарим открыл дверцу. Саткынбай влез на заднее сиденье.
— Выручи, — сказал он, — заплачу. Не хотел было с тобой связываться, да, как назло, нет ни одной машины. А время не терпит.
Абдукарим вышел, якобы, для того, чтобы осмотреть покрышки. Он постукал по каждой из них ногой, а сам осмотрелся: действительно, ни одной машины на стоянке не было. Он не знал, что Саткынбай специально в течение нескольких часов выжидал такого удобного случая.
— Куда? — коротко спросил он Саткынбая, запуская мотор.
— Помнишь, где мы подобрали первый раз Раджими? — ответил тот.
Тронулись. Некоторое время ехали молча, потом Саткынбай спросил:
— Ты хорошо спрятал колбасу?
— Я ее бросил в арык, — соврал Абдукарим и подумал: «А вдруг он видел? Или нашел?». Но сомнения тотчас рассеялись.
— Правильно сделал, — одобрил Саткынбай, выдержал небольшую паузу и продолжал: — Давай обо всем забудем. Нам ссориться невыгодно...
Абдукарим насторожился. Тон друга был необычным.
— А я и не хотел ссориться, — промолвил он.
Помолчали. Машина неслась по пустеющим ночным улицам города. Мелькали освещенные окна. Асфальт окончился, началась замощенная булыжником мостовая.
На душе Абдукарима было тревожно, безотчетный страх поднимался из глубины.
— Когда свадьба? — раздался сзади голос Саткынбая.
— На следующей неделе.
— Пригласишь?
