У подножия горы путники увидели людей, занятых какой-то работой. Проводник сказал, что эти люди связывают дрова, так как их ремесло состоит в снабжении топливом городов, расположенных в долине.
В этом не было ничего удивительного. Но что поразило наших путешественников, так это способ, каким эти дровосеки отправляли дрова к подножию горы. Проехав два или три поворота, образуемых тропинкой сбоку скалы, они были поражены шумом, подобным треску сталкивающихся с камнями и ломающихся палок. Шум этот, казалось, шел сверху и, взглянув в этом направлении, путники увидели довольно большое количество каких-то предметов круглой формы, катящихся с огромной скоростью. Эти предметы оказались вязанками дров; они катились и спускались с такой быстротой, что если бы наши путники оказались на их пути, то им трудно было бы увернуться от этой лавины.
Только они поделились друг с другом этим соображением и благословили свою счастливую звезду, предохранившую их от такой беды, как сверху снова спустили целый поток дров, и на этот раз он очевидно катился прямо на них. Нельзя было угадать, в какую сторону уклониться, чтобы спастись — кинуться вперед или отступить назад; поэтому путники с молчаливым опасением ждали, чем все это кончится. К счастью, их ожидание продолжалось недолго: едва минула секунда — и бесформенная масса, подпрыгивая, с быстротой молнии и с грохотом прокатилась как раз мимо них, причем сила ее была такова, что если бы хоть одна из вязанок задела мула или лошадь, то неминуемо столкнула бы с горы и животное и его всадника.
Охотники продолжали свой путь, снова поздравляя себя с тем, что отделались одним страхом, но каков был их испуг, когда они в третий раз увидели точно такую же опасность. Вот снова мчится дровяная масса, а за нею с треском катятся и сталкиваются круглые бревна. Новый поток миновал их, как и два первых, по счастливой случайности никого не задев и на этот раз.
Таким образом все четверо, здоровые и невредимые, достигли вершины горы, что не помешало Пушкину излить свой гнев на дровосеков, по счастью, ничего не понявших из его брани. Но его сторону принял проводник, который подвергался такой же опасности и потому был сердит не менее гренадера: он с многоречивостью беарнца прочел им целую проповедь, которую пересыпал проклятиями и кончил угрозой подвергнуть их всей строгости закона.
Но так как дровосеки, несколько ошеломленные этим неожиданным вмешательством, слушали его молча и с полным добродушием, то он, наконец, успокоился, и вся кавалькада вновь пустилась в путь. Однако Пушкин не мог удалиться, не показав кулак неосторожным дровосекам и не пустив в их адрес хорошенького русского словечка, которое не подлежит переводу.
Немного выше того места, где стояли путешественники, дорога углубляется в расщелину меж двух гор. Добравшись до нее, они на некоторое время потеряли из виду долину. Путешественники продолжали ехать по тропинке, годной лишь для вьючных животных и для пешеходов и совершенно недоступной экипажам, но она уже шла к одним из так называемых «ворот», ведущих в Испанию. Через эти ворота производится торговля между обеими странами, причем большинство транспортов переправляются с испанскими погонщиками мулов, которые переходят через горы с большим количеством этих животных, нагруженных ящиками и тюками с товарами.
Наши охотники могли вскоре сами судить о значительности этой торговли и о способе, каким она производится, так как на одном из поворотов им повстречалось множество мулов, наряженных в красное сукно и тисненую кожу и порядочно нагруженных. Караван остановился на одной из маленьких площадок, и проводники, которых было человек двенадцать, уселись на выступах скалы, немного впереди животных. На них были надеты плащи из коричневого сукна, любимого испанскими пиренейцами, что, в соединении с их бронзовыми лицами, лихими усами и странными костюмами, позволяет принять их иногда за шайку разбойников или, по крайней мере, за контрабандистов.
Между тем это не были ни те, ни другие, а просто честные испанские погонщики мулов, направляющиеся на французский рынок с товарами, добытыми по ту сторону гор.
Наши путешественники, приблизившись к ним, застали их за завтраком, состоявшим только из черного хлеба с овечьим сыром, который они запивали легкой малагой, налитой в мех.
Это были веселые ребята; они пригласили вновь прибывших отведать их вина, и невежливо было бы им отказать. Иван и Алексей наполнили вином свои серебряные кубки, привешенные к поясам. Пушкин, не имея своей посуды под рукой, попробовал пить по способу погонщиков мулов, но так неловко поднял мех вверх и так сильно надавил его, что вино, вместо того чтобы течь в рот тонкой и ровной струйкой, залило ему все лицо. Ничего не видя, захлебываясь, но, однако, не выпуская из рук злополучного кожаного мешка, драгоценное содержимое которого текло по его носу и длинным усам, старый солдат состроил такую физиономию, что испанцы расхохотались до слез. Их шумное веселье сопровождалось криками «браво!» и аплодисментами, как будто они присутствовали в театре на спектакле.
Пушкин принял это благодушно, и погонщики мулов просили его повторить, но, не желая вторично подвергаться подобному злоключению, старый солдат взял кубок у одного из своих господ и смог вволю освежиться. Так как вино ему понравилось, а испанцы предлагали пить сколько угодно, то мех возвратился к владельцам значительно съежившись.
Однако, если бы Пушкин был менее падким на малагу, он, может быть, избежал бы неприятности, почти тотчас же постигшей его.
Наши путешественники, обменявшись несколькими любезностями с погонщиками мулов, снова уселись в седла и решили продолжать путь. Пушкин, забравшись на своего высокого мула, поехал впереди. Перед ним стоял табун навьюченных мулов, который так загородил дорогу, что приходилось проталкиваться с трудом. Эти животные казались довольно спокойными: некоторые из них ощипывали кустики, находившиеся поблизости, но большинство стояли неподвижно, лишь встряхивая иногда своими длинными ушами, или же переступая с ноги на ногу. Пушкин, с минуту поглядев на них, решил, что обойти их стороной нет возможности и что придется проехать через весь табун. Весьма возможно, что если бы он это проделал тихо, животные остались бы спокойными и не обратили бы на него внимания; но, возбужденный выпитым вином, отставной гренадер, вместо того, чтобы мирно следовать своим путем, вонзил шпоры в бока мула и с громким криком бросился в середину табуна.
Почуяли ли испанские мулы в незнакомом муле иностранца, которого приняли за француза, или же крики гренадера неприятно поразили их слух — трудно сказать, но только они все бросились на Пушкина, разинув пасти, с поднятыми ушами и хвостами. Гренадер уже не слышал, как проводник и погонщики кричали: «Берегитесь!»
