Иван Коновалов - Сержант и капитан

Ознакомительная версия.

Цепи залегли перед деревней и ждали сигнала. Павлов приказал мне вести роту в обход для флангового удара. Я отметил, что солдаты шли с охотой, молча и сосредоточенно. Мы заняли позиции правее остального батальона. Сигнала все не было. Нервное ожидание и холод мешали сосредоточиться.

Наконец батальонные цепи поднялись и пошли вперед.

— В атаку, — скомандовал я. Рота пошла быстрым шагом и сразу же по моему приказу перешла на бег. Деревня молчала. Ни выстрела. Красные, похоже, не ждали этого удара. Мы бежали вперед в оглушающем безмолвии. Серые хаты приближались и оставались немыми.

— Засада, — мелькнуло у меня в голове. Но тут же из домов на околице запоздало застрочили пулеметы, как бы признавая, что захвачены врасплох. Началась беспорядочная стрельба. Мы уже были у красных в тылу. Рота рассыпалась меж хат.

— Прекратить огонь, — крикнул я. Меня никто не слушал. Пальба продолжалась. Солдаты стреляли по окнам на всякий случай. Никто на наш огонь не отвечал. Латыши успели организованно отойти. Деревня довольно большая. На другом конце ее, где наступали остальные роты батальона, отчетливо слышалась отчаянная пальба.

— Иван Палыч, справа, — закричал Семечкин, который следовал за мной неотступно. Я увидел группу красноармейцев, бегущих наперерез нам.

— Огонь!

Несколько из них упало. Другие воткнули штыки в землю и подняли руки. Мои подчиненные тут же окружили их и начали разоружать. Семечкин командовал:

— Руки держать в гору и бегом за спину господина капитана, — показывал он в мою сторону. Для

Семечкина всегда линия фронта проходила через меня. Таким я его и запомню. Моего верного оруженосца. Прошлась по нему пулеметная очередь. Даже не знаю, белая или красная. Он выпрямился от неожиданности, покачнулся, попробовал опереться на винтовку и упал почти прямо на бок. Пленные красноармейцы, подняв руки, ошарашенно смотрели то на него, то на меня. Я подбежал и схватил Семечкина за руки:

— Федор Терентьич, что с тобой? Ранен, голубчик?

— Кончаюсь, ва… — это были его последние слова. Грязная лужа, в которой он лежал, становилась все краснее и краснее. Он лежал, вытянувшись во весь рост, сжимая винтовку. Бой тут же затих для меня. Рота сражалась в соседних дворах, а на этом небольшом пространстве помещались только я, мой мертвый ординарец, пленные и трое солдат, оставшихся для конвоя. Я все еще держал Семечкина за руку, стоя на коленях в луже.

— Давайте, мы его возьмем. Куда его нести? — не выдержал один из пленных, крепкий полуседой мужик в добротной шинели, накинутой на нательное белье.

— Туда, — махнул я рукой в сторону наших позиций за деревней и с коленей свалился на бок. Двое подхватили тело Семечкина и понесли. Остальные пленные пошли следом. Я провожал их взглядом, даже не думая подняться из этой грязи. Я разучился плакать на этой проклятой войне. Через пару минут понял, что один, и огляделся. Никого вокруг. И снова неожиданно услышал редкую стрельбу. Несколько человек из офицерской роты шли ко мне. Незнакомый мне поручик крикнул:

— Господин капитан, что с вами? Вы ранены?

— Что? — Я пришел в себя и начал вставать, — Нет, нет. Это ничего, господа. Это так. Я немного ногу подвернул.

— Прекрасно, мы пойдем дальше.

Они прошли мимо очень быстро. Я очнулся и пошел искать свою рассеявшуюся по селу роту. Никогда не унывающий Лавочкин встретился первым. Он был несказанно рад.

— Разрешите доложить, господин капитан. Зиновьево наше. Вовремя поспели. Довольствия разного красные побросали огромное количество. Я лично подряд две хаты проверил. В каждой готовый ужин на столе. И первое, и второе. И даже сало и самогон. Вот, несколько пар отличных сапог добыл. Солдатам раздам. У меня во взводе половина в обмотках ходит. Очень, очень удачно атаковали, честное слово. — Он довольно потряс сапожной связкой.

— Потери? — прервал я его.

— У меня один раненый, да и то по глупости. Не разобрались в горячке боя, кто за кого, схватились с офицерской ротой. Это они виноваты. Выскочили из-за церквушки и на нас в полном молчании. Ни погон, ни черта не видать. Я не растерялся и кричу: «В штыки!» И побежали мы навстречу. Я смотрю, прапорщик Мелентьев, старый мой знакомец, впереди. Я остановился как вкопанный, а приказ отдать и не подумал. Ну и получил вольноопределяющийся Никишин штыком в плечо от своих же. Ничего, выживет.

Отправил Лавочкина со взводом как квартирьеров, чтобы хаты для личного состава подыскали с готовыми ужинами. Он на сей счет везучий.

На деревенской площади нашел командира батальона. Сюда собрали пленных. Их было немного, пара десятков. Захваченные подводы со снаряжением и патронными ящиками, три пулемета. Небогатые трофеи.

Тем не менее, Павлов в приподнятом настроении выслушал мой доклад. От недавней подавленности и неуверенности не осталось и следа. Спросил о потерях. Один убитый, один раненый. Он изумился:

— Получается, капитан, потери только в вашей роте. В других ротах даже легко раненых нет. Сегодня мы хорошо отделались. Удар вашей роты во фланг был решающим. Сбил их с толку, и они бросили деревню, имея все шансы расстрелять наши цепи еще на околице. Спасибо! Кстати, кто убит?

— Мой ординарец Федор Семечкин.

— Давно он с вами?

— С шестнадцатого года.

— Сочувствую, но это война. Можете идти. Пришлите через час людей в боевое охранение.

Лавочкин был уже рядом. Доложил, что рота устроена как нельзя лучше, и спросил, что делать с пленными. Я приказал присоединить к остальным для отправки в тыл. Лавочкин сказал, что несколько из тех, что взял в плен Семечкин, хотят присоединиться к нам, и добавил:

— Я знаю, что Семечкин погиб.

— Хорошо, проведите меня к ним.

Они сидели немного поодаль от других пленных. Нетрудно было понять, в чем дело. Остальные были латыши, а эти русские. Как выяснилось из опроса, из учебной роты Отдельной стрелковой бригады товарища Павлова. Вот тебе и пролетарский интернационализм! Даже в плену латыши сами по себе, русские сами по себе. Пленные рассказали, что Зиновьево удерживали латышский батальон и их рота — всего примерно семьсот человек. Они проморгали нашу атаку.

После ухода Корниловской дивизии из Орла красное командование объявило о разгроме нашего Первого армейского корпуса, полной победе и повсеместном преследовании белых. Поэтому и бдительность ослабла.

Всех, кто хотел стать добровольцем, я записал. Пять человек. Один меня сильно смутил. Очень уж он четко излагал свою просьбу. Взгляд колючий, но честный, лицо суровое, хотя чуть нагловатое. Сказал, что зовут Семен Бабков. Из Санкт-Петербурга, до 16-го года работал мастером на Руссо-Балте, после этого ввязался в стачку, слишком много митинговал и был за то отправлен на фронт. После развала фронта вернулся домой и болтался без дела в бывшей столице, кустарничал от случая к случаю, безуспешно пытался выжить, а три месяца назад добровольно попал под призыв. Сначала дрался с белыми убежденно, но, по его словам, быстро разобрался, что к чему, и при первом же удобном случае решил перейти на другую сторону.

Ознакомительная версия.