Первое время Клаве трудно было завести такой разговор — Эрих плохо знал русский язык, а Клава слабо объяснялась на немецком. У них в школе изучался немецкий язык, и Клава учила его прилежно, но без практики многое забыла. Она упорно стала тренироваться, разговаривала с немцами только на немецком. Достала словарь. Каждый приход немца она использовала, чтобы вспомнить или заново изучить десяток-другой немецких слов. Эрих весьма охотно помогал ей в этом.
Скоро Клава стала объясняться по-немецки до. вольно хорошо.
В одну из суббот Эрих пришел несколько раньше обычного. Он принес вино, шоколад, консервы и объявил, что у него день рождения.
Когда стол был накрыт, Клава поставила два бокала. Эрих улыбнулся и спросил:
— Я вижу доброе намерение, фрейлен. Она хочет отметить по-дружески день моего рождения. Вы же никогда не выпивали со мною.
— Мне от вина нездоровится, но сегодня, по случаю дня вашего рождения, я решила пожертвовать несколькими часами своего самочувствия, чтобы сделать вам приятное.
— О! Я с удовольствием приму эту благородную жертву. — торжественно сказал Эрих.
Клава чокнулась с ним и отпила немного вина.
— Мне хочется лучше познакомиться с вами, господин обер-лейтенант.
— Давайте для знакомства сделаем так: вы будете называть меня просто Эрихом. Мы уже давно знаем друг друга, забудем эти официальности. — Эрих помолчал, посмотрел в свой недопитый бокал и спросил:
— Вы, наверное, хотите больше знать обо мне? Кто я, чем занимаюсь в комендатуре, как смотрю я на войну? — он улыбнулся.
— Вы почти угадали, — ответила ему Клава с простодушной улыбкой.
Он поднял бокал и предложил выпить.
— Выпьем за лучшее будущее! — сказала Клава.
— Нет. Давайте выпьем просто — за человека, — возразил немец. Он допил бокал.
— Так вы хотите знать, кто я? Я — немец. Я люблю Германию, люблю свой народ. Биография моя очень простая. Я — не банкир и не сын банкира. Я — не барон и не помещик. Я — горный инженер. Вас это устраивает? — улыбнулся он.
— Вполне. Вы женаты?
— Была у меня жена. Мы вместе с ней учились в институте. Погибла она в шахте. Уже во время войны. Она погибла в один день с моим отцом и в одной шахте.
— Ваш отец был шахтером?
— Да. Мой отец был шахтером. У меня есть еще три брата. Они тоже простые шахтеры.
— Где же сейчас ваши братья? Живы они?
— Один, знаю, жив. Он и сейчас работает в шахте. А двое — где-то на фронтах. В первые дни войны были на русском фронте. Потом я потерял с ними связь…
Клава узнала, что он прислан сюда, чтобы организовать геологоразведку.
— Нам нужна марганцевая руда и многое другое, что поглощает военная промышленность в огромных масштабах. А недра вашей земли обладают огромными богатствами.
— Вы полагаете, что Советская Россия не в состоянии освоить эти богатства? И это вас беспокоит? — шутливо спросила Клава.
— Нет, почему. Это так утверждает только наша пропаганда. Я же полагаю наоборот. Как показывает война, русские великолепно осваивают богатства своих недр…
— Почему вы всегда такой грустный? — спросила однажды Клава. Это было вскоре после Сталинградской битвы.
— Отчего же быть мне иным? — ответил Эрих. — Под Сталинградом нашли смерть сотни тысяч немцев. Многие из них, конечно, шли на войну сознательно, но многие тысячи обмануты. Мне жалко их. Но еще не в этом трагедия. Трагедия в том, что все эти жертвы не только бесполезны, но и позорны для нашей нации. Мало сказать, что это авантюра, это — катастрофа, в которую фюрер и его клика втянули наш славный немецкий народ. Мы же войну не выиграем. Это было ясно уже после битвы под Москвой. А некоторым немцам известно было еще до начала войны Германии с Россией…
— Не сможете ли вы рассказать о сражении под Сталинградом? — осторожно попросила Клава.
— Отчего, можно. Конечно, то, что известно мне…
И он довольно подробно рассказал ей о сталинградской трагедии для немцев.
Так Клава почти регулярно стала получать вполне легальную информацию о положении на фронтах. Все эти данные она передавала подпольному горкому партии.
Клава была хорошо информирована о боях под Курском.
— Дорого обошлось нам наступление под Курском, — говорил Эрих. — Мы оставили там более шестидесяти тысяч солдат и офицеров, три тысячи танков, более тысячи самолетов, сотни орудий, тысячи машин. И все это — напрасные жертвы. Просто удивительно, о чем думает правительство, на что рассчитывает фюрер? Я случайно прочел копию отчета генерала Шмидта, командира девятнадцатой танковой дивизии, разгромленной под Курском. Он пишет, что мы слишком мало знали до начала наступления об укреплениях русских. Мы не предполагали здесь и четвертой части того, с чем нам пришлось встретиться. Каждый кустарник, все рощи и высоты были превращены в опорные пункты. Эти пункты были связаны системой хорошо замаскированных траншей. Всюду были оборудованы запасные позиции для минометов и противотанковых орудий. Но труднее всего было представить упорство русских, с которым они защищали каждый окоп, каждую траншею! Мы несли огромные потери. За четыре дня только двадцать седьмой полк потерял сорок танков из шестидесяти пяти. Мы здесь ввели в дело новинку германской военной техники — танки “тигр” и самоходные орудия “фердинанд”. Мы были в полной уверенности, что эти танки и орудия сокрушат русскую оборону и проложат немецкой пехоте путь на Москву. Однако эти надежды не оправдались. Нас изумила техническая оснащенность русских! Мы не ожидали такой силы и упорства со стороны русских!
— Они не ожидали такого упорства! — зло говорил Эрих. — Они не предполагали, какой силой обладают русские! А сколько было уроков истории, что с русскими воевать нельзя? Неужели и после этой войны еще найдется такой сумасшедший, который захочет войны с Россией? Как вы думаете?
— Этого я не могу сказать вам, — отвечала Клава. — Я не разбираюсь в политике, ни. тем более, в военных делах. Да и ни к чему мне это. У меня есть работа. Я — модистка. Зачем мне эта война…
Ее знакомство с Эрихом продолжалось довольно долго и прервалось совершенно неожиданно — в одну из суббот немец не пришел. Не было его и в следующую. Больше Клава не встречалась с ним. Видимо, его перевели куда-то.
Однажды Таня в приемной барона встретила сутуловатого мужчину с круглым веснушчатым лицом. Тот удивленно посмотрел на нее, слащаво улыбнулся и поклонился как-то особенно, будто говоря: “А мы с вами уже знакомы”. Таня, конечно, вспомнила, что это — Тимофей Гордиенко, которого она видела в Киеве в штабе фон Траута, но прошла мимо, не ответив на поклон, как будто и не заметила. “Какой противный тип, — подумала она, — наверняка провокатор. Интересно, за кого он принимает меня? Впрочем, это не имеет большого значения”. Она решила, что очень важно установить, что он делает у немцев. Таня стала припоминать, сколько раз видела его тогда в Киеве, в какое время приходил он в штаб, с кем встречался. Удивительно, как это мог жить такой человек среди советских людей? Как его не распознали? Вообще до войны, собственно даже до поступления в разведку, ей казалось, что в нашей стране нет плохих людей, а все хорошие, что нет и врагов. И была она тогда такой счастливой! Конечно, случались у нее огорчения — в школе, дома иногда, но что это за огорчения, когда ей восемнадцать–двадцать лет, когда мальчики крутятся вокруг нее, а сердце ее и без того пело, она цвела. А какие заманчивые, радужные дали были на ее жизненном пути!
