дыма, солдат разогнал облачко взмахом руки. Заметив осуждающий взгляд, он улыбнулся и беспечно сказал: — Все ходим под смертью! Коли Бог нас не выдаст, то свинья и не съест.
Как и положено настоящему комсомольцу со стажем, Павел ответил: — Я в бога не верю и вам не советую.
— Мой приятель тоже не верил. — продолжал собеседник: — До тех самых пор, пока месяц назад, нашу роту не послали в атаку. Так вот, после того страшного боя он мне кое-что сообщил. Хочешь, сейчас расскажу?
Парень неопределённо покачал головой. На чужой стороне тишина. Фашисты не рвутся в атаку. Делать особенно нечего. Так почему, не послушать стариковскую байку? Глядишь, время быстрее пройдёт. А к вечеру старшина привёзет что-нибудь пожевать. Если, конечно, сможет достать, что-то съестное.
Приняв за согласие молчание парня, пожилой солдат уточнил: — Передаю его слова так, как запомнил. — он докурил самокрутку до кончиков пальцев. Растоптал короткий окурок и начал рассказ.
— Несусь, говорил мой приятель, в атаку на фрицев, а эти проклятые гады стреляют по нам из сотен стволов. Палят из винтовок и ручных пулемётов. Да ещё, миномёты применили в придачу. Вокруг пули свистят так сильно и часто, что душа ушла в мои пятки, и затаилась там, как серая домовая мышь. Гляжу, а люди, бегущие рядом со мной, падают один за другим, будто трава, под острой косой.
Я немного струхнул и пристроился за высоким бойцом. Отстал от него метра на три, и мчусь за ним попятам, как самолёты летят друг за другом в бою. Куда ведущий вильнёт, туда же и я.
Он вправо, я вправо. Он влево я тоже за ним. Через десять шагов слышится свист крупной мины. И, надо ж такому случиться, она попадает прямо в грудь моего живого щита.
Раздаётся оглушительный взрыв, а бедолага тотчас превращается в багровую кашу. Только оторванные руки и ноги закувыркались в утреннем воздухе. Да так братец, сильно крутились, что брызгали кровью на всё, что попалось вокруг.
Я резко шарахнулся в левую сторону. Глянул вперёд, заметил другого солдата и встал к нему в тыл, так же, как раньше. Смотрю, чуть левее меня, бежит тощий, как спичка, очкарик.
Откуда-то примчался осколок, ударил в кадык паренька и разрубил его тонкую шею, как большим топором. Череп сорвался с узеньких плеч и слетел кубарем вниз. Какое-то время, он катился по ней словно мяч. Затем, застыл носом кверху и неподвижно замер на месте.
Лежащая на земле, голова с диким ужасом смотрела мне прямо в глаза. Она часто хлопала белесыми веками и шевелила большими губами с кровавою пеной, идущей у неё изо рта. Мало того, она очень пыталась мне, что-то сказать.
Самое страшное в том, что безглавое тело очкарика продолжало бежать ещё метров пять. Только потом, оно вдруг споткнулось о крупную кочку, упало на землю и стало биться, как рыба на льду.
Я снова глянул вперёд и тут услышал, как застучал впереди пулемёт. Фашистская очередь хлестнула в широкую грудь моего второго ведущего, ударила в неё поперёк и, как огромной секирой, разрубила бойца пополам.
Верхняя и нижняя часть, человека свалились в густую траву и стали там мерзко дергаться. Руки солдата хватали себя ниже талии. Он что-то кричал во весь рот, а ноги продолжали сучить, словно покойник куда-то пытался бежать.
Я тут же спрятался за другим пехотинцем и продолжил свой ход к немецким окопам. Мчусь и с ужасом вижу, что между мной и фашистами остаётся всё меньше людей, за которыми можно укрыться. Они валились один за другим, а через пару секунд, последнего из моих верных защитников убили в упор из винтовки.
Он рухнул ничком, и я неожиданно понял, что впереди только враг. Я низко пригнулся. Щучкой прыгнул на землю и тут же почувствовал, как мне на спину свалился какой-то мертвец. Скорее всего, он бежал по пятам, а когда я упал, то нарвался на пулю, которая летела в меня.
Чуть погодя, пальба с двух сторон понемногу затихла. Раздался какой-то приказ. Следом послышались гогот множества фрицев. Они дружно выбрались из глубоких окопов, растянулись в длинную цепь и стали прочёсывать поле, по которому мы мчались в атаку.
Никуда не спеша, фашисты подходили к солдатам, лежащим в траве. Если они замечали, что бойцы ещё живы, то немедленно их добивали. Кто-то стрелял, кто-то резал ножом, кто-то бил в сердце широким штыком или рубил сапёрной лопаткой по шее. Мол, нечего тратит патроны на грязных славян. Ведь они же все унтерменши.
Враги подошли ко мне ближе. Я ткнулся лицом в густую траву, бросил дышать и притворился покойником. Рядом с моей головой появились ноги фашиста, в сапогах с тупыми носами. Клацнул затвор карабина. Затем, грохнул выстрел над моей головой.
Пуля попала в бойца, который ничком лежал у меня на спине. На моё счастье, она почему-то застряла в его мёртвом теле. Наверное, пробила ему позвоночник, потеряла часть своей скорости, а после попала в грудину или в какой-то железный предмет. Например, в портсигар.
Как бы то ни было, но пуля до меня не дошла. Фриц успокоился и направился к советским позициям. Я так и остался лежать, укрытый погибшим, как тяжёлым тулупом. Враги прочесали ничейную землю, что примыкала к окопам, решили, что далеко им не стоит ходить, и повернули обратно.
Пока фашисты бродили по полю, из наших окопов не было сделано ни единого выстрела. То ли, там вообще не оказалось людей, что могли бы вести оружейный огонь?
То ли, те, кто остался в живых, сильно боялись, что немцы внезапно озлобятся и рванутся вперёд? Думаю, что вернее второе. Ведь моя рота почти целиком погибла в атаке. Стало быть, защищать нашу сторону, стало практически некому.
Тут я услышал, что фашисты подходят ко мне и снова замер, как мёртвый. Несколько фрицев протопали мимо, но мне опять повезло. Они не заметили, что я не убит и, болтая о чём-то, вернулись обратно в траншею.
Облёгчённо вздохнув, я осторожно поёрзал, устроился как можно удобнее, и тут случилось такое, что я с трудом могу описать. Я лежал лицом вниз, но каким-то таинственным образом видел всё то, что творилось над моей головой.
Висевшие над землёй, облака вдруг просияли ослепительным светом. Послышался звон хрусталя. Затем, в небосводе разверзся круглый проём диаметром в полкилометра.
Края большого отверстия вспыхнули ярким огнём. От дыры отделились пылавшие, как солнце, лучи. Они удивительно медленно, как загустевшая патока, неспешно поплыли к земле.
