Вообразите же, каково должно быть изумление путешественника, вступающего под своды этих гигантов, вершины которых как бы уходят в небеса! Представьте себе, как велико его удивление, когда вместо желанной тени и прохлады он находит под ними только сушь и зной, точно идет по открытой степи. Это странное явление вообще происходит вследствие особенного расположения листьев, не представляющих никакой преграды для жгучих лучей дневного светила.
Хотя Кардосо и Диего были уже в некоторой степени подготовлены ко всем невероятным сюрпризам, какие встречаются на австралийском материке, столь странном и непохожем на все другие страны, но они раскрыли рты от изумления при виде этого леса колоссов, из которых самые низкие имели не менее двухсот пятидесяти футов высоты.
— Да, это прелюбопытная страна! — воскликнул старый моряк, закрывая рукой глаза. — Ну, видано ли, чтобы где-нибудь был такой лес?! Можно сказать, что это целый лес колоколен, да еще каких колоколен!.. Колокольни Вознесения могут под ними спрятаться, чтобы не покраснеть!..
— Даже самые высокие деревья нашего отечества можно назвать карликами по сравнению с этими колоссами, — сказал Кардосо. — Наши деревья нельзя назвать даже их детьми!..
— Как бы мне хотелось влезть на одно из этих деревьев! Каким видом можно бы оттуда полюбоваться! — продолжал Диего.
— Это трудновато для белого, чтобы не сказать невозможно, — заметил доктор.
— Для белого! Я думаю, что это также невозможно и для австралийца.
— Ты ошибаешься, Диего, австралийцы необычайно искусно лазают по деревьям — лучше всякой обезьяны.
—Черт возьми! Я никогда не поверю, чтобы австралиец мог влезть на этих гигантов, для этого необходимо иметь руки, подобные щупальцам летучей полосатки или осьминога.
— Им для этого достаточно иметь под рукой свой каменный топор.
— Быть может, они превращают его в лестницу? — насмешливо спросил старый моряк.
— Нет, Фома неверующий, они не превращают его в лестницу, но он служит им лучше всякой лестницы. Дело в том, что они приучаются с самого детства владеть одинаково хорошо и быстро обеими руками (матери их нарочно с самого детства привязывают к телу то одну руку, то другую, и они приучаются владеть левой, как правой), поэтому им легко удается следующий маневр: они делают своим топором глубокую зарубку в коре дерева и всовывают туда ногу, затем немного выше делают вторую зарубку и вкладывают туда правую руку, затем третью еще выше и всовывают туда левую руку и таким образом поднимаются все выше и выше, увеличивая с невероятной быстротой число зарубок. Без сомнения, они должны при этом обладать громадной ловкостью, подвижностью и смелостью и ни в коем случае не страдать головокружением.
— Значит, они похожи на обезьян?
— Они, быть может, даже проворнее и легче обезьян, Диего, — сказал доктор.
— Ого! — воскликнул Кардосо, внимательно осматривавший в это время одно из громадных деревьев. — Посмотри-ка вон туда наверх, Диего, вот так птаха!
— Ты, верно, видишь кондора?
— Какого там кондора! Ведь мы не в Америке, старина; вон, смотри на ту ветку.
Диего посмотрел в указанном ему направлении и увидел большую птицу, величиной с двух индеек, с довольно широкими крыльями и с чрезвычайно длинным хвостом, состоящим всего только из двух перьев.
— Мне кажется, что это индюшка! — воскликнул Диего, у которого уже текли слюнки при виде такой вкусной птицы. — Но я не вижу ее головы, дружище, разве у нее нет головы?
— Если ты ее не видишь, так это потому, что она ничтожно мала в сравнении с ее туловищем или, скорее, с массой перьев, так что ее трудно даже рассмотреть, — сказал доктор.
— Значит, это индюшка?
— Нет, Диего, ты очень ошибаешься, эта птаха, как ее назвал Кардосо, есть не что иное, как великолепный аргус.
— А стоит он выстрела, сеньор доктор?
— Да, обжора ты этакий, — сказал Альваро смеясь. — Мясо его превосходно.
— Кардосо, это твое дело, да смотри, не промахнись! Молодой матрос прицелился из своего «снайдера» и выстрелил.
Аргус, пораженный меткой пулей охотника, быстро расправил большие крылья и попытался было перелететь на соседнюю ветвь, но силы изменили ему, и, кружась вокруг собственной оси, он упал к ногам Ниро Варанга, который быстро схватил его.
Эта великолепная птица, по величине несколько крупнее индейки, была покрыта как бы прекрасной мантией, состоявшей из длинных черных перьев с беловатыми и красноватыми полосками и с такими же глазками, какие существуют на хвосте павлина, но глазки эти светлее и не имеют прекрасного голубого и золотистого отблеска павлиньих перьев. Вдоль спины у нее шло возвышение из красноватых с черными точками перьев, а хвост оканчивался двумя перьями, длиной почти в пятьдесят сантиметров; перья эти были черного цвета и слегка изогнуты. Птица казалась огромной, хотя голова ее была очень мала, но старый моряк вскоре убедился, что и сама она весила очень мало и была в сущности очень не велика.
— В этой птице только и есть, что перья, — сказал он с досадой. — Я думал, что она гораздо больше.
— Но она великолепна! — воскликнул рассматривавший птицу с живейшим любопытством Кардосо.
— А вон тот уродлив, как обезьяна! — вскричал Диего, внезапно обернувшись в другую сторону и поспешно взводя курок.
— Кто уродлив? — спросили в один голос доктор и Кардосо.
В это время под сводами гигантских деревьев раздался какой-то чрезвычайно странный, продолжительный крик.
— Кооо-мооо-хооо-э-э-э!..
— Тысяча молний! — воскликнул Диего. — Этот дурень похож на людоеда и поет хуже охрипшего попугая!
Близ огромного эвкалипта, поднимавшего свою верхушку на высоту ста пятидесяти метров, внезапно появился темнокожий дикарь.
Он был так уродлив, что, глядя на него, невольно становилось страшно: рост его был средний, цвет кожи бронзовый, но все тело было покрыто чрезвычайно странными белыми, голубыми и желтыми рисунками, волосы его были черны, но они не стояли шапкой, как у негров, хотя слегка и курчавились. Голова его сильно напоминала голову шимпанзе, она была продолговата, имела сжатый лоб, приплюснутый нос и большой рот, показывавший ослепительно белые зубы. Тело его было страшно худо, но живот выдавался вперед, а ноги тонки и у них совершенно недоставало икр.
Словом, это был настоящий образчик выродившейся расы, живущей в сердце австралийского материка.
Одежда его состояла из пояса, сделанного из кожи поссума, за которым был заткнут каменный топор, бумеранг и коротенькое метательное копье. Сверх того на нем было надето нечто вроде сумки, в которой он, быть может, держал краски, служащие для татуировки, и жир для смазывания тела, и накинут был плащ, сделанный из кожи кенгуру.
